«Оборотень, оборотень, господи, боженька, помоги мне, это же оборотень!»
Явился, чтобы прокусить его тощую старческую шею, с наслаждением вонзить глубоко в глотку свои искривленные зубы, вырвать трепещущее горло, заливая все кругом горячей алой кровью, а потом задрать кверху морду и огласить округу хриплым победным воем…
«Оно не сможет меня увидеть! Угол комнаты нельзя разглядеть с того места, где стоит это существо!»
Мысль вспорхнула и тут же пропала: если оно способно висеть в морозном воздухе, то наверняка способно и видеть сквозь стены. Если не видеть, так чуять. Чувствовать кислый запах его страха.
Роберт Ринатович зажмурился и прижал ладони к лицу. Сейчас, в эту самую минуту, послышится звон разбитого стекла, тварь тяжело прыгнет на подоконник, затем на пол и, безошибочно ориентируясь в темноте, ринется к нему и…
Внезапно его осенило. Никакой это не оборотень – вервольфов не бывает. Это сама смерть – реальная, могущественная. Вечная, как луна, холодная, как снег за окном. Смерть пришла за ним. Должно быть, так всегда и бывает, только рассказать про то некому. Свидетели неизменно оказываются мертвы.
Поутру сердитая Римма постучит в дверь, не дождавшись брата к завтраку, шагнет в комнату своей командирской поступью и увидит в кресле скорченную фигуру.
Выходит, это конец. Странно, но на душе стало как-то спокойнее. Что ж, пожил он достаточно – пора и честь знать. Его смерть никого не сделает несчастным. Наверное, так и в самом деле будет лучше.
А самое главное, он наконец-то увидит свою Машеньку. Он слишком часто и слишком надолго оставлял ее одну.
Роберт Ринатович медленно отнял руки от лица, уверенный, что темная фигура уже в комнате, стоит прямо перед ним.
Однако рядом никого не было. И за окном – тоже. Существо – кем бы оно на самом деле ни было – исчезло.
Старик сидел, едва дыша, покрытый противным липким потом. Сердце колотилось, как пойманная в силки зверушка, но боли больше не было. Приступа так и не случилось.
Роберт Ринатович осторожно перевел дыхание. Руки ходили ходуном, мочевой пузырь был переполнен, но он до самого утра так и не нашел в себе сил подняться, выйти из комнаты.
Серый рассвет застал его на том же самом месте, пригвожденным к креслу, как к кресту. Больше всего на свете Роберт Ринатович боялся следующей ночи.
В глубине души он был уверен, что жуткий гость обязательно вернется.
Глава четвертая. Четвертое января. Вечер. Римма
«Сидим как на поминках», – подумала она, нехотя ковыряясь в тарелке. Племянница пожарила говяжьи отбивные с картошкой, и еда была, как обычно, вкусная, потому что готовила Регина отменно. Правда, сама говядину есть не стала, у нее в тарелке лежал кусок курицы.
«Господи, насколько же все это выматывает!» – подумалось ей. Все эти причуды, эти нелепицы. Один поэт, другая непонятно отчего превратилась в религиозную фанатичку, третья записала себя в неудачницы… Это в двадцать шесть-то лет! Сама Римма в этом возрасте летала как наскипидаренная, чтобы все успеть. Может, конечно, слишком уж суетилась, но ведь и добилась, чего хотела, грех жаловаться.
Римма Ринатовна обычно не страдала от отсутствия аппетита, но давящая атмосфера за столом действовала так, что кусок в горло не лез. Каждый уткнулся в свою тарелку, ушел в свои мысли, будто и нет никого рядом. Обычно худо-бедно общались, пытались быть вежливыми и дружелюбными («
Однако в последнее время желание тормошить и подзадоривать родственников сошло на нет.
– Мясо не передержала? – спросила Регина, заметив, что она ничего не ест.
Вырастила ее, столько сил вложила, всю жизнь помогала, чем только могла. И сейчас вот – живите сколько хотите, и ты, и Роза. Ни денег никаких с них не берут, на всем готовом…
Но ясно и безошибочно чувствуется, что племяннице неприятно общество тети! Вроде и придраться не к чему – вежливая, улыбается, о здоровье спрашивает, готовит на всех, дом в чистоте держит. Но все как за стеклом. Кажется, случись что, не дозовешься, не докричишься. Минтай свежемороженый, а не женщина. Когда она такой стала? Или, может, всегда была такой, просто Римма Ринатовна внимания не обращала?
Иногда хотелось подойти к племяннице, растормошить, обнять, поговорить о чем-то отвлеченном, не затрагивая болезненных тем. Может, Регина и рассказала бы что-то, от чего на душе у обеих полегчает. Хоть объяснила бы по-человечески, зачем ее теперь нужно звать Румиёй, если всю жизнь прожила Региной. Так нет же, перед фактом поставила: мусульманкой стала, имя сменила, примите и распишитесь.
Откровенного разговора не получалось. В былые годы Римме Ринатовне самой было некогда выслушивать чужие жалобы и вытирать сопли. А теперь времени полно, его даже слишком много, но быть близкими друг другу они уже разучились. Поздно начинать. Вот и лезли с языка привычные колкости. Но не
