Мнимое сиротство. Хлебников и Хармс в контексте русского и европейского модернизма

Ну, думаю —

из Чека!

У меня, сами понимаете,

аж побледнела щека.

Но

бог многомилостив на свете:

оказывается, не Чека – ветер.

Крапнуло немного,

потом пошло, <…>

хлынуло в улицы,

рвануло крыши… [МПСС, 2: 256];

< К у п е ц > Спекулировал.

В Чека сидел раза три [МПСС, 2: 272].

Отмечу еще, что купец попал на тот свет из-за потопа, сносившего крыши.

Сама формулировка Утюгова «Ему прямая дорога в Г. П. У» дословно повторяет формулировку из стихотворения Кузмина «Золотая Елена по лестнице…»:

Прямая дорога в Удельную, / Если правду заговорю. / Покойники, звери, ангелы, / Слушайте меня хоть вы! [Кузмин 2000: 666].

(Удельная – название еще одного репрессивного советского органа: сумасшедшего дома.)

По ходу сюжета необходимость в ГПУ отпадает, ибо преследователи небоборца решают обойтись своими силами – приклеить его клеем к стене. Это, очевидно, абсурдистский ответ на тоталитарную практику ареста инакомыслящих.

От подсистемы советских образов перейдем к небесной подсистеме. Она во многом согласована с оккультной топикой «Лапы».

6.15. Небо, снизу воспринимаемое как крыша, а изнутри – как птичник

В «Лапе» совмещены небо физическое и небо метафизическое (или Рай). Ее «простецкие» герои обозревают небо снизу, т. е. привычным способом, а ее герой-сверхчеловек, Земляк, обследует его изнутри, посещая сразу два надземных яруса: Нил (см. о нем параграф 6.8) и Птичник.

С земли небо воспринимается как негодная крыша, которая время от времени протекает, рушится, падает и вообще может быть снесена ветром. Бдительный Утюгов следит за тем, чтобы небо оставалось в полной сохранности, а при виде нанесенного небу урона (когда ветер его уносит или кто-то похищает его часть) берется за восстановление нарушенного порядка. Как автор «Лапы» оценивает латание небесных дыр Утюго-вым, из текста не выясняется. Вообще, небоборческая миссия Земляка и Хлебникова, двух положительных героев, не проблематизирована.

При первом чтении может показаться, что хармсовская концептуализация неба была задумана как остранение. Такая трактовка опровергается интертекстуальным анализом соответствующих мест.

Начну с того, что приравнивание неба к крыше появилось уже в хлебниковском «Ладомире»:

Из звездных глыб построишь кровлю – / Стеклянный колокол столиц [1: 196].

Опередил «Лапу» и Ремизов двумя своими рассказами. Это «Купальские огни» (п. 1906), с заколоченным небом:

«Бросил Черт свои кулички, скучно: небо заколочено досками, не звенит колокольчик» [Ремизов 2000–2002, 2: 29],

и «Небо пало» (1909). Последний рассказ критики упрекали за плагиат из «Северных сказок», собранных ?. Е. Ончуковым, а именно сказки, начинающейся словами «Нёбо пало»¹¹⁰, которая, в свою очередь, также могла повлиять на «Лапу».

Устранение порчи, нанесенной небу, представлено в том числе в зоологическом коде: Утюгов возвращает небо-беглянку (!) не куда-нибудь, а в стойло. Лошадиная трактовка неба сливается – скорее всего, по недосмотру – с концептуализацией Хлебникова-небоборца как скакуна.

Для внутреннего устройства неба Хармс привлекает иную топику: это грязный и вонючий птичник. С птичником согласована перекодировка созвездий и звезд в птиц (таков Лебедь, см. параграф 6.20) и обслуживающий персонал (такова грязная девочка, она же Дева, см. параграф 6.18). Есть у птичника и свой сторож, который, как можно предположить, идентичен земному громоотводу (см. о нем параграф 6.17).

Хармсовский птичник производен, в первую очередь, от «Зверинца» Хлебникова. Там уже были и лебедь, и сторож, и описания животных, но только без экстраполяции на небо. Само же название птичник – возможно, дань «Трем сестрам» (1920, 1921) Хлебникова, ср.:

Внезапный язык из окошка на птичнике [1: 160].

Тот же Хлебников задолго до «Лапы» с ее звездой, именуемой Лебедь Агам, разработал метафору ‘созвездие / небо как птица’, ср. «Ладомир»:

Ты прикрепишь к созвездью парус, / Чтобы сильнее и мятежней / Земля неслась в