обед, —Через два раза в одиннадцатой триВыросла снова гора череповБитвы в полях Куликова —Это Москва переписывала набелоЧернилами первых победПервого Рима судьбы черновик[ХлТ: 491–492].18-е стихотворение, «Цифрам, бессмертным началам, дано воплощаться…» (п. 1902), любопытно тем, что числа – цифры – понимаются как нечто нетленное, божественное. Через них к бессмертию причащается и человеческое «я»:
«В природе есть ум»
ОерстедтЦифрам, бессмертным началам, дано воплощатьсяВ мысль человека и только в него одного,Все остальное назначено в прах возвращатьсяИ начинать от начала, почти с ничего.Цифры бессмертны! Бессмертно и духа развитьеВ дальних путях, неизвестных пока никому,Прочим всем тварям запрет! ни к чему челобитьеИх о душе; им бессмертие не по уму!Если вмещенное в мозг наш нетленно и вечно, —Значит, вместивший сосуд в существе изменен,Пусть он непрочен и пусть бытие скоротечно, —«Я» загорелось навек! Смерть ему не закон![Случевский 2004: 377].Хлебников наверняка руководствовался сходными соображениями, соотнося с выстраиваемой нумерологией свою жизнетворческую персону – сверхчеловека, первооткрывателя тайн мира. Случевский предвосхитил жизнетворческие стратегии Хлебникова, возможно, и еще одним, 26-м, стихотворением, «Много сокровенного, для науки темного…» (п. 1902): Много сокровенного, для науки темного, / Зрением художника ясно прозревается [Случевский 2004: 382][267]. В связи с Хлебниковым как автором «Чисел», которые играют с идеей пророческого зрения, обращает на себя внимание и концепт сверхзренья из «Нет, не обидно уму моему, что порой…» (п. 1902), 27-го стихотворения рассматриваемого цикла.
Вместе с 25-м стихотворением, «Дух отлетает! вот если б в окно!..» (п. 1902), в русскую поэзию вошла такая математическая арматура, как теоремы, корни и логарифмы, позже пригодившаяся и Хлебникову:
Дух отлетает! вот если б в окно!Было бы просто и ясно оно <…>Численных выкладок тоже нельзяВидеть, схватить! Где-то, как-то скользя,Силой полны, бестелесно вершатИ материальное в мире творят!Вовсе не так уже просто сказать:«Глупо бессмертие вам сочинять!Жизни и смерти задача проста:Нет их обеих, а есть суета!» <…>Но, так иль иначе, надо признать:Численных выкладок в гроб не вогнать!Видеть нельзя их, и гнить им нельзя;Значит, дана им иная стезя!Знать, естество их иное совсем:Плоть логарифмов, корней, теорем,Вне тяготенья, вне правды земной…Что, если то же и с нашей душой?[Случевский 2004: 381–382].В другом цикле Случевского, «Характеристика бытия душ», к которому мы переходим, в сторону Хлебникова смотрят два стихотворения. В 25-м, «Совсем, совсем не вдруг мы здесь в себя приходим…» (п. 1902), речь идет о том, как поэт, наделенный даром творчества и сновидческими откровениями, возвышается над обычными людьми. Числам он отводит роль медиатора между тусклой повседневностью и творчеством / сновидением:
Совсем, совсем не вдруг мы здесь в себя приходим,Порвав все связи с вашею землей! <… >Где правда ваших цифр? Где сила тяготенья?Не предрешен движениям предел?..Да! Только в творчестве, и в грезах сновиденья,Пока я жил, я эту мощь имел![Случевский 2004: 394].28-е стихотворение, «Как-то случилось, умерший давно математик…» (п. 1903) – апология неназванного, но узнаваемого Лобачевского[268], – свидетельствует, что даже и своего кумира от геометрии Хлебников мог получить из рук предшественника:
Как-то случилось, умерший давно математик,Муж логарифмов и всяких механик и статик,Живший в Казани, где он в неизвестности умер,Первый, по смерти, в рядах математиков нумер,К кладбищу некому прибыл под вечер со мною <…>Мой математик, привычке усвоенной верен,Выкладку сделав, сказал: «Я в подсчете уверен!Если б те деньги, во что обошлись монументы,Были положены в банки и дали проценты,Можно бы было создать добрых дел в Божьем миреРаз в пятьдесят богатейшего кладбища шире!Все же кладбища земли, – цифры все вне протестов, —Дали бы денег для многих чудовищных трестов!»[Случевский 2004:419][269].Приведенные примеры все как один свидетельствуют о том, что Случевский подстраивается под интеллигентский математический дискурс, с педантичной обстоятельностью переходя от одного узнаваемого клише к другому. Повествование от этого выходит не занимательным и не захватывающим, а, так сказать, на любителя. В репертуаре Хлебникова соответствующий дискурс не представлен. Художественная и эссеистская речь поэта почти всегда логически разорвана, как если бы он был пророком-юродивым. В то же время она полна высказываний-лозунгов, рассчитанных на немедленное запоминание.
