в театре командует: «Надевай». Я домой, в метро. Люди на меня пялились, как на принца. Чрезвычайно приятно.
У Володи была удивительная щедрость на подарки, всем — из каждой поездки — полные чемоданы.
Последний раз приехал. Вхожу — все кресла, диваны в платьях, рубашках — для друзей. Огромный пакет для меня. Я пошутил, что как в маленьком американском городке — скупили все и сейчас цены поднимем. Он очень смеялся.
Встречи с Володей — как ощущение постоянного праздника, радости. Его голос, такой нервный и хриплый на сцене, вдруг становился очень мягким, добрым и тихим. Впервые меня это крайне поразило в бесконечном подвале-переходе Театра на Таганке, когда этот громкоголосый мужчина что-то нежно «шептал» кому-то на ухо.
Бесконечные подарки: одежда, пластинка «Алиса в стране чудес», клюшка. А незабвенная точная копия «вальтера» (пистолет-зажигалка), крошечная и поразительно подробная подводная лодка, кинжал-авторучка — все было любовно сработано умелыми руками уголовничков. Правда, миниатюрный пистолет искуснейшей работы был запрещен для использования моим отцом, дабы не распугать учителей и одноклассников. Приходилось совместно с Володей производить выстрелы с его балкона.
Машинами Он гордился страшно. Спрашивал небрежно: «На чем купаться поедем, на старом или на спортивном «Мерседесе»?» Володя частенько демонстрировал скорость 200 км/час, резко тормозил, показывал, как все кнопки на дверях одновременно открываются-закрываются движением ключа, люк на крыше, самонастраивающийся приемник. По тем временам «пещера сорока разбойников» просто меркла в сравнении с таким автомобилем.
Однажды Володя приехал с папой в интернат поздравить меня с днем рождения. Все учение побросали и сбежались на Высоцкого и его машину смотреть. А Он — легкий, модный, с четырьмя огромными тортами, метровой коробкой шоколадных конфет, мешком жвачки… Ну! Тут меня все, от директора до последнего хулигана, зауважали чрезвычайно (а может, напротив, невзлюбили?).
Часто Володя, смиряя праведный гнев моего отца по поводу систематических прогулов мною музыкальной школы, мягко советовал заниматься музыкой серьезно. Приводил в пример свою «полную музыкальную безграмотность» и большие расходы на переписчиков музыки.
Любимое занятие на тот период — беспрерывно слушать Володины пластинки, которые от Него самого, кстати, постоянно прятали в щель между письменным столом и стеной в кабинете. Ведь Он их вечно раздаривал всем. Вообще же коллекция пластинок других исполнителей (Битлз, Роллинг Стоунз, всевозможный джаз, классика и т. д.) была редкая. Володя с гордостью знакомил меня и папу, к примеру, со «Старманией» в удивительном французском исполнении.
Помощь другим для Него была, видимо, насущной потребностью. Я сломал руку. Привезли в больницу, бросили. Отвратительная боль и гадкое настроение. Ночью чувствую, что-то изменилось. Все забегали, засуетились. После операции от наркоза очнулся, у кровати медсестра приветливая, вообще — повышенное внимание. Потом узнал от отца, что Володя той ночью в больницу приезжал. Теперь я — самый уважаемый и всеми любимый пациент.
Я никогда не подозревал, что Он — наркоман. Витали в воздухе разговоры, что Он пил. Ни разу не видел Его пьяным, в смысле таким, как другие пьяные, — шатающимся, тупым. Я заболел как-то, и Володя по просьбе отца приехал за мной, чтобы отвезти в больницу сдать анализы. Я замечаю, что Он какой-то странный, заторможенный. Что-то бормочет не очень связное про каких-то гаишников, безуспешно пытавшихся Его остановить. Как бы сам с собой разговаривает. Шаги нетвердые, по лестнице идет — скользит. Другой случай. У Него был настоящий кинжал «зеленого берета», в черных кожаных ножнах, именной, со всеми делами. Он тогда «болел». Я, как обычно, сижу в кресле, читаю Володины стихи, энтузиастами собранные в тома в шикарном зеленом переплете. Тут Он приходит из спальни в трусах, с остановившимся взглядом, меня как бы не замечает, достает кинжал из шкафа и говорит сам себе что-то вроде: «А вот и поглядим, каков он в деле…» И обратно в спальню. Я посидел, поразмыслил — что-то не то. И к Севе Абдулову. Тот в спальню. Совместными усилиями с кем-то, по-моему, даже Нина Максимовна принимала посильное участие, оружие отобрали.
И третий случай. «Володя в глубоком запое», как я понял из разговоров. Последний оказался. Я приехал к Нему. Сел. Наблюдаю. Аркаша Высоцкий очень грустный, говорит моему отцу, мол, «я больше не могу сидеть, мне надо в институт». Все бегают, мечутся, все как-то не так. Слышу Володин голос, Он уже не говорит, а что-то рычит страшно. Вбегает в комнату со стеклянным взглядом (как на фотографии в роли Свидригайлова), смотрит на меня в упор и… не видит, что- то судорожно ищет, выскакивает на лестницу прямо в трусах, потом обратно. Вдруг останавливается, лицо неожиданно смягчается, мгновенно добреет, и Он говорит очень тихим, даже нежным голосом: «А?! Илюшка, привет!» И все, снова выключился, понеслось. Я очень переживал. А буквально через день, ночью, Володя с папой заехали за мной, чтобы ехать ночевать к Нему. Он был свежий, «как огурчик», подтянутый весь. Только как будто очень-очень уставший. Я страшно обрадовался, думаю, все кончилось, слава богу.
13 июля я должен был отправиться в спортивный лагерь на сборы, а двенадцатого с другом Сашкой, до конца не верившим в мое такое высокое знакомство, пришел в театр просто поболтаться, да и Володю посмотреть в «Преступлении». В те дни, когда в афише значились спектакли с Его участием, а они, как правило, отменялись, театр напоминал жалкую крепость, осажденную несметной ордой. Я уже не ходил на спектакли целиком, видел все по много раз, поэтому смотрел обычно любимые «Володины» куски. Шел первый акт. Мы с Сашкой сидели в буфете за бутербродами. Рядом у противоположной стены беседовали трое моих знакомых — ярых «таганских» фанатов.
Вдруг выходит Он. И прямо ко мне. Я как-то необычайно обрадовался. Говорю так просто: «Вот, мол, дядя Володя, познакомьтесь, Сашка, друг мой, карате вместе занимаемся». Сашка остолбенело, как кролик удаву, руку жмет. А Володя, измученный такой, говорит мне: «Вы покушайте, а потом идите в
