объективны, то есть выводят монаду во внешний мир, либо субъективны, т. е. имманентны среде представлений монады. Иных сил нет, как нет ничего, кроме монад и их представлений. По отношению к своим силам монада есть именно центр, т. е. в ней, или точнее говоря, в ее настроении они объединяются. Субъективными силами творится и познается среда монады, которая является лишь системой символики для более удобного действия объективных сил, самостоятельного же значения не имеет; (подчеркнутое в разрядку имеет приписку автора: «слабо, надо яснее»). Поэтому я рассмотрел только действие объективных сил. Поскольку настроение объединяет силы, в нем могут быть стороны или аффекты, лишь относящиеся к деятельности сил. В деятельности сил возможны два случая: либо насилие превышает усилие, либо обратно. Деятельность включает понятие времени, причем настоящее либо наполнено воспоминанием прошлого, либо ожиданием будущего. Отсюда возможны только четыре аффекта и пятый нейтральный. Подвигаясь все далее вглубь монады, как центра сил, я открыл сверх-силовой элемент переживаний; оказалось, что тут имеются снова пять аффектов. Никаких других аффектов, кроме этих, монада, как таковая, переживать не может.
26. Определив монаду как центр сил, я рассмотрел сначала эти силы, потом собственно центр или средоточие их. Таким образом, подвигаясь отвне вовнутрь монады, я нашел силы объективные, выводящие монаду в мир других монад; затем силы субъективные, действующие в собственной среде монады; потом перешел к объединяющему силы настроению, в котором опять-таки, идя извне вовнутрь, усмотрел сначала силочувствие в пяти аффектах, потом самочувствие тоже в пяти аффектах, причем последние оказались гораздо более слитны, чем первые и делились на два двуликих аффекта и один нейтральный. Наконец, в последней глубине нашел самосознание.
27. Я не утверждаю, что всякая монада должна иметь именно такую организацию. Возможны монады, недоразвившиеся до этой схемы. Я просто пытался понять жизнь знакомых мне существ, объяснив ее из понятия монады. Я сначала усмотрел в природе множественность монад, а потом из полученной картины мира стал объяснять душевную жизнь монады. Сравнивая получившийся набросок строения души монады с душой человека, я смогу установить, исчерпывается ли личность монадой, или нет. Отсюда я узнаю, возможно ли спасение мира личностей, и, наконец, если возможно, то каким именно путем.
Глава 3. Духовные силы
1. Если верен вывод наблюдения природы изложенного в первой части, т. е. понимание монад, как отдельных взаимоисключающих жизненных центров, то невозможно и думать о спасении. В предыдущей главе я показал, что из такой монады не может следовать никакая иная деятельность, кроме беспощадно эгоистической, описанной в первой главе. Но так как не только я, но и многие думали и думают о вселенском спасении и даже разными путями стремятся к его осуществлению, то ясно, что существуют иные мотивы деятельности монад, кроме эгоистических. Я наблюдаю в себе повеление, отличное от самоутверждения. Это повеление не может быть понято из природы монады и поэтому свидетельствует о некоторой иной стороне мира, о чем-то, что должно существовать. Многие личности действуют согласно повелениям, не имеющим достаточного основания в монаде. Отсюда следует, что личность богаче монады и что в той области ее, которая не покрывается понятием монады, имеют основания альтруистические повеления.
2. Таким образом, в личности надо различать монаду и сверхмонаду. Переживания, которые могут быть объяснены из понятия монады, я назову душевными, а те, которые не могут быть объяснены таким путем, назову духовными. Слову душа я буду придавать в точности тот же смысл, что слову монада. Словом же дух стану называть те стороны личности, которые нельзя понять из природы души=монады.
3. Установив, что из монады может быть объяснен только эгоизм, я должен однако пояснить, что не всякий альтруизм духовен. Действие, имеющее целью усиление личного могущества монады, называется эгоистическим. Действие, имеющее целью усиление могущества другой монады, называется альтруистическим. В этом смысле у животных наблюдаются несомненно альтруистические поступки, каковы, во-первых, родительские заботы, во-вторых, помощь другим членам своего рода. Однако, как я указал выше, эти поступки свидетельствуют только об универсалиях или родовых душах и не более. По той же причине родительские и товарищеские чувства у людей не могут быть названы духовными, ибо они не распространяются на животных, а потому свидетельствуют лишь о душе человеческого рода. Относительная же слабость таких чувств у людей сравнительно с многими животными с несомненностью показывает, что человечество, как один из родов животных, не имеет такой единой деспотической универсалии, как другие роды. (Здесь приписка автора: «из этого надо бы в Ш-ю часть сделать христологические выводы»). Правда, иные думают, что родительские и товарищеские инстинкты как у людей, так и у животных развились вследствие выживания тех видов, где такие инстинкты были особенно сильны. Но подобное объяснение ничего не объясняет, ибо для выживания видов с прочными наклонностями к заботам о потомстве и ко взаимной помощи, надо, чтобы таковые уже существовали. Есть только один способ понять альтруистические склонности: признать, что они диктуются не природой монады, а из некоторого иного источника, будет ли то родовая душа или нечто еще высшее.
4. Только те повеления могут быть названы духовными, которые имеют целью усиление могущества всякой другой монады без исключения, хотя бы это шло в ущерб личному могуществу. В самом деле, действие, имеющее целью благо самой монады, свидетельствует об ее отдельности от других монад. Повеление, ставящее целью благо определенного круга монад, свидетельствует о некоторой весьма могущественной воле, непреодолимо покоряющей воли
