сухарь…
– Голодный? Ногти грыз?
Судя по вспыхнувшим глазам отрока, сыскной все же напал на след!
– А-а-а! Вот вы про кого, господине… Есть такой, да – мелкий, голодный, лопоухий. Все его Шмыгай Нос кличут. А уж Кольша он там или кто – я не ведаю. Приставучий, гад, привязчивый… Ко всем напрашивался – возьмите с собой поиграть или там, по грибы да за рыбой… Крал по мелочи, особенно – чего покушать… Змееныш!.. Что вы, говорите, господине? Ой, не знаю я, где он живет… Хотя нет. Знаю! Он как-то про Мордуху-вдову говорил…
В Троицком храме уже начинали звонить к обедне, когда молодой растрепанный парень в длинной суконной рубахе и остром, заломленном назад колпаке неспешно спустился к пристани и, заложив руки за спину, принялся глазеть на немецкие барки. Ярмарки сегодня не было, но зеваки на берегу имелись. Кто принес чего по мелочи – выменять на какой-нибудь товар, чтоб подешевле, кто просто так – любопытничал. Таких было немного, всего-то с дюжину человек, день-то стоял не воскресный – обычный, так что все в трудах… впрочем, не все – вот ведь зеваки-то брались откуда-то!
Хотя… не простые это оказались зеваки. Как только с немецкой барки сошла по дощатым мосткам парочка приказчиков, тонконогих, в смешных кургузых кафтанах и круглых суконных шапках, так зеваки тут же бросились к мосткам, закричали, перебивая друг друга:
– Уважаемый герр, у вас сурьмы не найдется?
– А сулемы?
– Я бы тотчас же и купил! О цене сговорились бы.
– И правда – чего вам потом на солнцепеке стоять? Может, и не купит никто вашу сулему.
Не простые это были зеваки – «кокошники», так их на Пскове прозвали. Сии ушлые молодые люди промышляли девичьим да женским товаром, не артелью – сами по себе. «Кокошниками» их прозвали от девичьего головного убора – кокошника, одеваемого обычно по праздникам. Впрочем, основными потребителями их товара были вовсе не юные девушки, а знатные – и не очень – женщины, многие в возрасте весьма солидном, подкатывающем годам к тридцати. Молодость безвозвратно уходила, и увядающая красота остро нуждалась в косметических средствах, всяких там притираниях, благовониях, румянах, белилах, сурьме. Чем старше дама – тем больше она красилась! А все эти средства стоили ой как недешево, к тому же в их состав входили ядовитые соединения: соли свинца и сернистая ртуть (киноварь). Для выведения же с тела волос модницы использовали негашеную известь! Постепенно на коже появлялись тёмные пятна, их нужно было замазывать, требовалось еще больше косметических средств.
Это все – о коже. Что же касаемо бровей да ресниц – то и там дело обстояло ничуть не лучше. Их чернили смесью из жира, масла и ядовитой сурьмы. Брови приобретали роскошный чёрный цвет, завлекающе блестела сурьма… Обрекая модниц на медленную, но верную смерть! Температура, боль в животе, тошнота и бессонница объяснялись обычно сглазом или порчей…
Вот только Довмонт-князь – Игорь Ранчис – в порчу да сглаз не верил, а вот в ядовитые вещества – вполне. Потому в прошлое лето убедил вече издать указ о почти полном запрете на торговлю всеми этих убийственными излишествами, чем вызвал на себя гнев многих боярских и купеческих жен. Противу женской красоты выступил – о как! Церковь, конечно, поддержала, святыне отцы и раньше-то эти белила-румяна-сурьму не жаловали. И безуспешно боролись.
А бороться было с чем! Сернистая ртуть входила и в румяна, и в краску для волос, ртутная сулема считалась непременным компонентом средства для смягчения кожи. Даже белый мышьяк – и тот употребляли «для аппетита» и мягкости кожи! Под воздействием свинца портились, желтели и гнили зубы, изо рта иной боярыни несло, словно из нужника. На этот случай ушлые «кокошники» предлагали мятные лепешечки, гвоздику и кардамон, местные же знахари продавали мел и кору дуба для чистки зубов. Впрочем, существовал и более радикальный способ – просто-напросто отбелить зубы ртутью! Результат – ослепительный! Только вот через пару месяцев от зубов оставались лишь гнилые пеньки.
С высокой смертностью женщин Довмонт боролся, как мог. Иное дело, что указ был введен в действие не так давно, и многие его нарушали. Опять же, появились мелкие спекулянты – «кокошники», до которых покуда не доходили руки.
Ага! Вот «кокошники» легко завлекли приказчиков! Словно малых детей какой-нибудь вкусняшкой. Правда, немцы не очень-то и сопротивлялись… да и не пустые с барки сошли – с мешками. Зашли за амбар – там уж торговлишка пошла вовсю!
– Сулему, сулему возьму – даю две белки!
– А я – три! Не слушай его, герр!
Между прочим, кричали «кокошники» по-немецки, на том его диалекте, что был в ходу в ливонских городах типа Риги, Ревеля или Дерпта.
– Белила, белила есть? А сурьма?
– А мне киноварь, киновари бы. Три куницы дам! Или могу – пфеннигами…
– О, я, я… Пфенниг!
Обработали приказчиков быстро. Парень в остром колпаке – звали его Семеном – и глазом моргнуть не успел, как довольные «кокошники» поспешно убрались с пристани прочь, завидев появившихся на берегу стражников.
Быстро подсчитав выручку, немцы направились в город… Семен их тут же догнал, улыбнулся:
