Этот молодой воин и сам нынче был как бог. Внук жреца сам стал жрецом, по крайней мере на время… и совсем не ощущал холода. Мускулистый торс его казался красным в дрожащем пламени факелов… красным, как кровь.
Воины с суровыми лицами подвели к Вайшнорасу трех юных дев. Босые, в одних тонких льняных рубашках, девушки, однако же, дрожали вовсе не от холода, а от страха. Одна из пленниц плакала, размазывая слезы по щекам, две других обреченно опустили головы…
– Не плачь, девица, – взяв жертву за руку, мягко улыбнулся жрец. Улыбнулся… достал левой рукой нож и, поставив девушку на колени, одним взмахом перерезал ей горло.
Тут же на колени поставили и двух других дев… Вайшнорас сделал свое дело быстро и ловко – и впрямь внук жреца не потерял сноровки! Алая дымящаяся кровь оросила мерзлую землю, воины тут же столкнули в могилу теплые тела жертв.
Жрец затянул песнь… ее подхватили все, включая князя…
– Теперь у тебя есть красивые наложницы, славный Любарт, – подняв к небу окропленные жертвенной кровью руки, с улыбкой промолвил Вайшнорас. – Славные молодые девы. Владей ими, герой! Будет у тебя и боевой конь… и достойный оруженосец…
Тотчас же послышалось ржание – воины подвели к могиле коня, а следом за ним – молодого светловолосого парня, недавно посвященного в рыцари. С ним долго не церемонились.
– Славный рыцарь Михаэль? – негромко уточнил криве.
Парень отрывисто кивнул:
– Да!
Это было его последнее слово. В свете факелов зловеще сверкнул нож, и алая кровь вновь окропила могилу. Туда же полетело и тело.
– Вот тебе оруженосец, славный Любарт!
Наконец, дошло дело и до коня, но и его опытный внук криве зарезал быстро. Десяток воинов тут же столкнули тушу вниз.
– А вот и верный конь! Владей им.
Снова затянули песнь… Ветер стих, и мокрый снег падал на головы воинов.
Вообще-то погребенных нужно было сжечь, однако, ввиду полного отсутствия времени, могилу просто забросали землей, закопали. Холма не насыпали, не ставили и каких-то знаков – сам дуб и был таким знаком и памятником.
С этого времени Довмонт не знал пощады, предав огню и мечу все северные эстляндские земли, от Нарвы до Ревеля. Верная дружина псковского князя разрушала, грабила, жгла все, до чего могла дотянуться, оставляя после себя выжженную землю, горе, слезы и страх. А еще – ненависть!
Князь закусил удила, словно взбесившийся конь. Именно что взбесившийся, от слова «бес». Древние боги языческой Литвы снова воспрянули в мятущейся душе Даумантаса, так, что славный князь почти забыл о своем христианском имени. Имя же Довмонт отныне вызывало ужас.
Небольшое селение попалось на пути Довмонта уже у самого Ревеля и, как всегда, было захвачено с ходу. Воинов и всех защитников селения убили, тех же, кого можно было оставить в живых – оставили, взяли в полон. Кроме людей, захватили муку и зерно, лошадей и телеги – все это было на руку быстро богатевшей дружине. Каждый воин – без разницы, язычник ли, христианин – все больше и больше уважал своего князя. Еще бы, ведь поход выдался на редкость удачным! Ни одного поражения псковичи не потерпели, преследовали и громили всех. Что же касается рыцарей… то те трусливо прятались за стенами Ревеля и Раковора! Прятались, исходя лютой злобой.
Облачное перламутровое небо слегка подсвечивалось невидимым желтым солнцем. Было довольно тепло, правда, снег еще не таял. Главная площадь селения наполнилась народом – сюда согнали всех пленных. Невдалеке, исходя искрами, догорали деревянные стены. Сквозь синеватый дым, стелющийся над вершинами сосен, виднелись серые стены замка, расположенного верстах в трех к северу от селения. Кто смог, тут ушел под их защиту. Успели не все.
– Пленные олдермены хотят говорить с тобой, князь, – доложил верный Гинтарс, отвлекая Довмонта от невеселых дум.
– Я не хочу их видеть, – отмахнулся князь. – И слышать их не хочу. Они виновны в смерти Любарта.
– Прикажешь отрубить им головы?
– Много чести. Повесить! Прямо сейчас и здесь же, на площади.
Довмонт не присутствовал на церемонии казни – вот еще, много чести для всяких там. Князь отправился подсчитывать трофеи, вполне справедливо посчитав это куда более приятным, чем смотреть на дергающиеся в петельках тела. Казнь же происходила буднично и быстро. Трех олдерменов – купеческих старейшин из Ревеля, некогда бывших со своими отрядами под стенами Раковора – повели к виселице, надели на шеи петли. Виселицу специально не строили, обошлись местной, случайно уцелевшей в огне пожарища. Кто-то из сотников зачитал приговор…
Олдермены приняли свою судьбу стойко. Не просили пощады, не пытались вырваться – все равно не удалось бы. Просто, когда пришел смертный час, гордо вскинули головы, а один, с бритым красивым лицом, завопил:
– Прощайте, други! Прощайте, и не поминайте лихом, да хранит вас…
