«предательство» отошло в историю. Далее следовало последнее очищение совести, замаранной на куче отбросов в июне 1848 года.
1 декабря 1851 года друг англичанина Бейля Сент-Джона принес ему экземпляр вечерней газеты, «издаваемой семьей Гюго и небольшой группой молодых людей». Каким-то чудом газета «Народовластие» пережила временный запрет и тюремное заключение своего редактора. В газете излагались свежие сплетни о государственном перевороте, но затем «в ней иронически доказывали: невозможно, чтобы Луи-Наполеон мог так откровенно предать данные им обещания»{855}.
В тот вечер в доме номер 37 по улице Тур-д’Овернь Виктор Гюго только дописал изысканное стихотворение о фигурке на одной его китайской вазе: «Дева из страны чая», «в нашем мрачном Париже ищет твои золотые и лазурные сады», «Счастливый гном рисует голубой цветок невинности на твоих фарфоровых глазах». Перед тем как лечь спать, он убедился, что рядом с ним, на прикроватном столике, лежит экземпляр конституции – орудие защиты пацифиста. Конституция лежала рядом с его кроватью несколько месяцев, раскрытая на статье 36. Если его придут арестовывать, он ее процитирует: «Народные представители неприкосновенны».
Затем он заснул под алым балдахином и смеющейся Венерой.
С Монмартра было видно, что фонари погасли во всем Париже. Люди с кистями и ведрами краски приступили к работе, а какой-то ошеломленный прохожий заметил целый взвод солдат, которые на цыпочках шли по Университетской улице, направляясь к зданию Национальной ассамблеи{856}.
Глава 14. Поэтическая несправедливость (1851–1852)
На следующий день, 2 декабря 1851 года, в восемь утра Гюго сидел в постели и работал, когда ворвался его слуга и объявил, что хозяина хочет видеть депутат от департамента Верхняя Сона{857}. Г-н Версиньи принес ужасную весть. Шестнадцать депутатов арестовали дома и прямо из постелей отправили в тюрьму, здание Национальной ассамблеи занято войсками, колокольни охраняются, муниципальные барабаны проткнули, а стены Парижа обклеены листовками, в которых город объявлен на осадном положении. Специально нанятые люди читают листовки и издают одобрительные возгласы. В своем «Воззвании к народу» президент как ни в чем не бывало обвинил депутатов Национального собрания в том, что они замышляли государственный переворот, поклялся защищать всех граждан от «подрывных страстей» и обещал восстановить всеобщее избирательное право. Он предлагал стране своего рода «крышу». Демократия во Франции сохранится при условии, если главой выберут Луи-Наполеона.
Гюго кое-как оделся, схватил депутатский шарф, проглотил котлету, взял из ящика стола 500 франков, а оставшиеся 900 оставил Адели.
«Побледнев, она спросила:
– Что ты собираешься делать?
– Исполню свой долг.
Она поцеловала меня и произнесла одно слово:
– Иди».
На улице все, как обычно, шли на работу. Группа людей поздоровалась с ним.
«Я крикнул им:
– Вы знаете, что происходит?
– Да, – ответили они.
– Это измена! Луи Бонапарт убивает республику… Народ должен защищаться.
– Народ будет защищаться.
– Обещаете?
– Да! – воскликнули они, а один добавил: – Клянемся».
Конечно, квартал Гюго стал одним из немногих, где соорудили баррикады; но еще один разговор, состоявшийся в тот же день, лучше отражал общие настроения и разочарование Гюго в народе:
«
Через два часа представители левого крыла бывшего Законодательного собрания тайно встретились в доме номер 70 по улице Бланш. Они оказались совершенно беззащитными: ни газет, ни телеграфа, ни солдат. Гюго и еще нескольких депутатов послали «понюхать воздух». В окрестностях театра «Порт-Сен-Мартен» Гюго узнали; его окружила ликующая толпа. Что им оставалось делать? «Срывайте крамольные прокламации, призывающие к перевороту!» Но что, если в них будут стрелять?
«– Граждане! У вас по две руки. Возьмите в одну ваши законные права, а ружья – в другую и нападите на Бонапарта!
– Браво! Браво! – кричали люди.
Какой-то буржуа, закрывавший свой магазин, сказал мне:
– Говорите потише. Если услышат, что вы ведете такие речи, вас застрелят.
