можно считать его речь надежным доказательством подлинности{860}:
«Слушайте. Подумайте над тем, что вы делаете. На одной стороне 100 тысяч человек, 17 передвижных батарей, 6 тысяч пушек в фортах и достаточно магазинов, арсеналов и амуниции, чтобы сражаться в русской кампании. На другой стороне – 120 депутатов, 1000 или 1200 патриотов, 600 ружей, по два патрона на человека, ни одного барабана, чтобы призвать к оружию… ни одной печатной машины, чтобы распечатать декларацию… Любого, кто вынет из мостовой булыжник, ждет смертная казнь; любого, обнаруженного на тайном собрании, приговорят к смерти; любого, кто разместит призыв к оружию, ждет смертная казнь. Если вас захватили в плен в бою – смерть. Если вас захватили после боя – депортация или ссылка. С одной стороны – Армия и Преступление. С другой – горстка людей и Справедливость. Таковы условия борьбы. Вы принимаете их?
<…> Неизвестный голос ответил: „Да, да, принимаем!“»
Эта запись крайне ценна, во-первых, потому, что она показывает, что даже в отсутствие достоверных сведений Гюго никогда не испытывал недостатка в красноречивой статистике; во-вторых, его речи отличаются законченностью, как эскизы великого художника; именно поэтому его столько раз обвиняли в фальсификации, хотя и не всегда справедливо.
Тем временем 300 представителей правого крыла арестовали и выслали в тюрьму за пределами Парижа. Возможный контрудар монархистов, которых прозвали «бургграфами» в честь персонажей из пьесы Гюго{861}, пресекли в зародыше. Номинальная глава монархистов герцогиня Орлеанская по-прежнему удивлялась, почему виконт Гюго оставил их. Показав, что умеет унижать противников, Луи-Наполеон приказал, чтобы «бургграфов» вернули в Париж на омнибусе и высадили в пригороде.
Друзья и сторонники соревнуются за честь приютить Виктора Гюго. Он выбирает друга тестя и тещи Абеля Гюго, г-на де ла Роэльри. Прибыв на улицу Комартен, он видит красивую молодую жену и младенца, который мирно спит в углу. Грязный, мрачный Гюго ворочается без сна на диване у камина, укрытый шубой госпожи де ла Роэльри: «Я чувствовал себя совой в гнезде соловья».
Гюго целует спящего младенца и тихонько выходит в город, который Бейль Сент-Джон сравнивает с «южноамериканским городком пиратских времен, когда прошел слух, будто в виду берега показался корабль капитана Моргана»{862}. Срывая на ходу со стен президентские прокламации, Гюго возвращается домой. Ошеломленный слуга сообщает, что ночью приходили агенты бандитского вида в длинных плащах, чтобы арестовать его, но Адель Гюго их выпроводила.
Убедив надежного кучера остановиться на площади Бастилии, где он может публично обратиться к какому-нибудь полководцу и солдатам (в одной апологии государственного переворота, напечатанной по-английски, его поступок назван «предосудительной и безумной провокацией»){863}, в Сент-Антуанское предместье Гюго возвращается слишком поздно. На баррикаде убит депутат Бодэн{864}. Убийство такого же, как он, народного избранника взволновало Гюго больше чем что бы то ни было. Даже в наши дни высказывается подозрение, что он опоздал нарочно, но похоже, что другие депутаты тоже точно не знали, на какое время назначена встреча. Чувство вины, овладевшее Гюго, отражает его чувство поэтической справедливости: он остался в живых в июне, после баррикад; если бы он погиб на декабрьских баррикадах, он стал бы идеальным мучеником и положил идеальный конец своей биографии…
Начинается разочарование. Гюго предлагает расшевелить массы какой-нибудь популярной мерой, например отменой налога на спиртное. Затем он пишет черновик огромной прокламации к армии. Прокламация составлена в грубоватом стиле, напоминающем о Первой империи: «Солдаты! Французская армия – авангард рода человеческого!» Тем временем Луи-Наполеон приказал для поднятия боевого духа бесплатно раздавать военным коньяк.
Новое собрание назначают на следующий день. Комитет сопротивления должен встретиться на правом берегу Сены, в доме номер 19 по улице Ришелье. Гюго прячется в доме номер 15 по той же улице, между Национальной библиотекой и театром «Комеди Франсез», забаррикадировав дверь буфетом. Квартира принадлежит другу-археологу, оставшемуся с прежних времен, Анри д’Эскампу, известному своими конформистскими взглядами. Поэтому, решает Гюго, он вряд ли попадет под подозрение{865}.
За голову Гюго назначена награда в 25 тысяч франков; нанят бандит, который его уничтожит. Такие слухи, распространявшиеся из нескольких разных источников, позже были опровергнуты министрами Луи-Наполеона (префект полиции счел награду слишком высокой){866} .
Пока депутаты собирают сведения о вооруженном сопротивлении, эхо взрывов доносится на улицу Ришелье с севера. Один английский офицер, опубликовавший свои впечатления о событиях в «Таймс» неделей позже – его ни в коем случае нельзя заподозрить в сочувствии республиканцам, – с
