Жюльеттой выкапывали в антикварных лавках или спасали из старых амбаров и сараев. Гюго покрывал их таинственными лозунгами на латыни с помощью раскаленной докрасна кочерги{1045}. Он жаловался на беспорядок: «Черепахи строят птичье гнездо». Но в зрелище и звуках грубого ручного труда было явно нечто вдохновляющее, как и в сознании того, что он может переделать весь дом – первый, который ему принадлежал, – даже если это означало уплату десятины королеве Виктории в размере двух каплунов в год.
Однако его самым большим вкладом в местную экономику стала плата за дополнительные услуги, которые ему оказывали многочисленные кухарки и горничные.
В 1954 году Анри Гильмену впервые удалось расшифровать зашифрованные записи в конторских книгах. Гюго писал их на смеси французского, английского, латыни и испанского (или французскими конструкциями, записанными на полузабытом испанском), сокращенные и дополненные каламбурами и головоломками. Так, запись «Вопрос delicate. Rinoceros» относится к служанке по имени Катерина. Плач распятого Христа «Eli Sabactani» – обозначение Элизы. Ссылки на «погреба», «овраги», «впадины» и «леса» сами себя объясняют; даже самым отпетым критикам-буквалистам стоит по-иному взглянуть на стихи Гюго о природе. Примечания вроде «клош 1 фр.» напоминают о символической сцене из «Собора Парижской Богоматери». Хотя записи о прочих расходах бывают пропущены, он тратил много денег на дорогие «зубные щетки», что, по мнению одного не в меру благоразумного редактора, не требует комментариев.
Эти почти детские таинственные записи перемежаются обычными ежедневными расходами, самым частым из которых является sec[ours. –
Помимо коротких встреч с уличными девушками или проститутками – иногда не с одной зараз, – Гюго поставил дело на широкую ногу на третьем этаже «Отвиль-Хаус», который, до 1862 года, состоял в основном из его спальни, запасной комнаты или комнаты для гостей («Плот „Медузы“»), узкой библиотеки с низким потолком и чердака, где жила прислуга. Иногда такое уютное расположение превращало его гнездо в своего рода постельный фарс: «10 августа 1860: С.-Л. [= горничная по имени Селина. –
Судя по многочисленным записям Гюго в указанный период и очевидному отсутствию венерических заболеваний, он ограничивался прикосновениями и взглядами. Ему нравилось представлять себя Вергилием или Горацием, который наслаждается земными прелестями грубой служанки, или, в более религиозном настроении, – пророком Мухаммедом, описанным в стихотворении L’An Neuf de l’Hegire (16 января 1858 года):
Его тайные романы были не такими ужасными и их было не так много, как принято считать. В отличие от других интимных дневников, которые вели многие в его время, почти все его партнерши не анонимны. Все были бедны, и, как ни странно, многие, если верить записям, умерли или сошли с ума. Вот так «островной рай» Гернси! Некоторые из них очень привязались к Гюго. Одна швея по имени Мэри-Энн Грин на смертном одре просила, чтобы господин Гюго сам выбрал место для ее могилы, и угрожала вернуться и преследовать своего брата, если тот не выполнит ее просьбу{1046}. Записки, приложенные к деньгам – на уголь, одежду, еду, лекарства и содержание детей, – доказывают, что этим женщинам повезло больше, чем незамужним матерям из «Отверженных». Иногда Гюго даже называл их в честь персонажей в романе.
С чисто материальной точки зрения аппетит Гюго можно назвать выдающимся. В начале 1859 года он составил список из пятнадцати «слуг, которые работали у нас, начиная с августа 1852 г.» – возможно, нужно сделать поправку на род прислуги и личное местоимение; рядом есть колонка, озаглавленная «другие».
Его хобби определенно шло в ущерб прочим занятиям, вроде плавания, еды и письма; в наши дни оно стало одной из наиболее известных сторон его жизни. Но для самозваного Христа, наверное, можно ожидать представительности и способности снисходительно относиться к самым распространенным грехам его времени. Даже Сент-Бев находился в интимных отношениях со своей кухаркой. Деятельность Гюго отличается от занятий его современников более количественно, чем по существу. Она свидетельствует о постоянном голоде Гюго к визуальной стимуляции, о его страстном наслаждении опасными тайнами, такими приятными в детстве. Возможно, в нем проснулся инстинкт коллекционера и нашла свое выражение любовь к составлению списков, очевидная также в его произведениях. К счастью, никто из его женщин не пытался его шантажировать. Возможно, они призваны были напоминать ему о материальном мире. Короче говоря, они были подобны зрителям в театре, читателям, избирателям, призракам, Океану, корове на поле и собаке за обеденным столом – они составляли его публику. Гюго был писателем, которому нравилось через определенные промежутки времени проверять свое влияние.
Прелюбодейство и украшение интерьера составляли всего две стороны творческого разгула, и почти все выливалось на бумагу. Средний размер слов у Гюго рос вместе с горизонтом. Как ни парадоксально, одновременно с самыми своими известными и популярными романами он написал много эпических, неоконченных и часто непрочтенных стихов – стихов, которые раскрывают его замкнутость и нелюдимость, его потребность в
