Авантюра времени

наиболее захватывающие в момент своего совершения события обретают событийный характер только ретроспективно, в той мере, в какой они потрясают наши возможности, делают тщетными наши планы, преображают мир. Событие не есть, оно им будет как ставшее. Время события есть предшествующее будущее время (future anterieur). Только постфактум событие становится тем событием, каким оно было: только постфактум, в a posteriori, которое составляет содержательный смысл a priori в его априорности. Даже событие самое потрясающее, самое захватывающее в тот момент, когда оно совершается и становится фактом, заявляет о себе как событии только тогда, когда оно уже прошло, в свете своего собственного будущего, т. е. в свете возможностей, которые оно приносит с собой и своим наступлением делает возможными.

Вводя в авантюру Пришествующего неслыханную, неподвластную его ожиданиям реальность, событие разрывает смысловую связность его опыта, не позволяя родиться целостному пониманию. Мы никогда не являемся в полной мере современниками события. Событие впервые предстает перед нами не иначе как постфактум, в ретроспекции, так что вызываемое им изменение нельзя больше мыслить в свете феномена внутривременности. Событие не является сначала будущим, возможностью, предначертанной в горизонте наших ожиданий, в горизонте окружающего мира, чтобы затем быть пережитым и схваченным в настоящем, а потом удерживаться в качестве такового в воспоминании. В отличие от факта, вначале будущего, а затем прошедшего, событие расстраивает всякую фактичную хронологию, равно как и всякое совпадение настоящего с собой и полное предстояние Пришествующего тому, что к нему приходит; оно является настоящим только как прошедшее, в свете открываемого им будущего. Оно вызывает трещину во времени, hiatus, когда, по выражению Шекспира, «рвется связь времен». Тот, кто вынужден столкнуться в поле своих возможностей с этой трещиной, с этим разрывом смысловой связности своего приключения, может лишь попытаться задним числом восстановить связность, присваивая себе эту новизну, т. е. изменяя свои самые дорогие проекты — те, исходя из которых он понимает самого себя в своей собственной событийности, в своей единственности. Поэтому присвоить событие означает для Пришествующего попытаться вновь связать нить опыта, «восстановить связь времен», никогда не достигая этого вполне:

Распалась связь времен,
Зачем же я связать ее рожден?[91]

Таким образом, наступление внутримирового факта феноменологически определяемо в свете внутривременности в той мере, в какой факт 1) предсказуем, исходя из своего мирового контекста; 2) полностью совершается в настоящем; 3) таков, что его переживание никоим образом не нарушает целостной смысловой связности нашего опыта. Напротив, неэмпирическое переживание наступления события не может быть описано подобным образом. Однако не будем забывать, что событие также всегда является некоторым фактом. Именно потому, что мы смогли описать внутривременность, не устраняя того измерения новизны, которое присуще всякому, даже самому предсказуемому, внутримировому факту, мы также обладаем теперь концептуальными ресурсами, для того чтобы попытаться уяснить себе неожиданность события в его событийном смысле: уже не просто небывалого, но неслыханного, потрясающего все наши возможности проектирования в самом их истоке. Другими словами, именно потому, что всякий факт, сколь бы он ни был ожидаем, по праву таит в себе несовместимую с его предсказуемостью новизну, некоторые факты могут изыматься из обычного режима фактичности в силу резерва избыточных возможностей и, как следствие, переходить в разряд событий, вызывая рассогласование той фактичной хронологии, которая принадлежит самой модальности опыта события. Следовательно, наступление события можно охарактеризовать следующими чертами: 1) событие нельзя предсказать — не в том смысле, что здесь вообще невозможно что-либо предвидеть, ибо событие является также и фактом, а в том смысле, что делающее внутримировой факт событием есть именно то, что в нем не подлежит никакому предвидению; 2) событие проспективно, оно опережает самого себя и становится событием отнюдь не в тот момент, когда оно происходит, но только в свете своего будущего: оно будет событием как ставшее им; 3) опыт события, как неэмпирический опыт того, что? в факте превосходит его собственное осуществление, никогда не совершается в настоящем, но становится возможным как таковой, только ретроспективным образом.

В свете этих определений можно утверждать, что наступление события обладает не (внутри)временным, а временящим характером. Событие предстает как несводимое к фактической датировке, и, следовательно, не имеет никакого смысла утверждение, что вначале событие возвещает о себе как будущем, чтобы затем перейти в прошлое. Событие является настоящим, только уже став прошлым, в меру открытого им будущего. Оно есть свое собственное имение места-как-являющего-себя-грядущего. Событие есть не что иное, как свое отсроченное наступление, что равнозначно тому, что оно внутренне «есть» время. Или, другими словами: оно не наступает во времени, оно его временит. Это утверждение вовсе не означает — по отныне понятным причинам, — будто событие производит или порождает время в виде чрезвычайно тонкого и сложного для описания процесса. Скорее оно означает следующее: поскольку событие есть его собственное длящееся наступление, его собственное запаздывание, то его драматизм есть единственное, что способно служить адекватной путеводной нитью в объяснении темпоральности человеческого опыта, поскольку эта нить, приводя к темпоральности, сначала приводит к событиям, в соответствии с тем, как их запаздывание для Пришествующего переживается постфактум.