— Волшебный дом. Я до сих пор будто вижу все его сказки. И убежала бы туда, где он стоит, если бы только знала… Если бы только знала…
Ее голос дрожал, словно стенка мыльного пузыря — сейчас такого уже не делают, а в детстве у нас по улицам ходил парень с целым ведром мыльной воды и выдувал огромные пузыри, просто так, для удовольствия. За ним постоянно бегала целая ватага ребятишек, пытаясь поймать их, прикоснуться руками к волшебству, которого — они еще этого не знали — не будет больше нигде, ни на минуту во всех их будущих бесцельных жизнях.
Из всех нас повезло в этом плане только Макс, похоже. И то, мне кажется, слово «везение» тут не очень-то подходило. Жизнь вообще имеет обыкновение превращать безоблачные детские мечты во что-то страшное, грязное и кровавое. Отчего так?
— Жизнь — безжалостная сука, — это вырвалось как-то само собой, не относясь ни к чему, но Малышка услышала и пожала плечами.
— Жизнь — это то, вот что ты ее превратишь. Мне так кажется.
— А… во что ты хочешь превратить свою. И с кем?
Она молчала долго, очень долго. Минуты две. У меня уже давно закончился и тот дерьмовый йогурт, и даже шоколадки. А еще вокруг стало по- настоящему темно, и только неровные круги белого света с заправки намекали, что мы еще не провалились в чертову преисподнюю.
С другой стороны, может, у чертей снизу просто в ходу такие же фонари?
— Не знаю, Хлоя. Пока… пока я не готова ответить.
А кто готов?
Некоторые думают, что американцы — это кровь с молоком, лучшее в мире питание, постоянный спорт и рассчитываемое на калькуляторе ежедневное потребление калорий. Может быть, в богемных районах Большого Яблока так и есть — там вообще все немного иначе, словно на другой планете. Но Нью- Йорк — не все Соединенные Штаты, имеющий такое же отношение к стране, что чипсы со вкусом бекона — к настоящей, шипящей на сковородке по утрам ароматной вкуснотище.
Поезжайте в Детройт, пройдите по хрупким останкам автомобильного сердца страны и задумайтесь, что такое смерть. Заверните в шахтерский городок где-нибудь в центральных штатах, посмотрите на лица работяг, на их изуродованные руки, на легкие, выплевывающие вместо воздуха влажную черную пыль. Зайдите на чай в один из маленьких трейлерных парков в береговой зоне Флориды, посмотрите на выщербленные временем лица их обитателей. Этим людям уже хорошо, слишком хорошо за семьдесят, но они работают, потому что только так знают, что живут.
Мы разные — здоровые и больные, со вздутыми от варикоза венами и трясущимися от Альцгеймера руками. Молодые и старые, в грязных домашних халатах и остатками химической завивки в редеющих волосах. Счастливые и несчастные, слишком рано увидевшие слишком много из того, что злая стерва жизнь готовилась нам предложить.
И будь проклят Голливуд, так долго рассказывавший, что мы живем в сказке, что в конце концов и сам это поверил.
Это я к тому, что наше возвращение к «Юкону» выглядело точно, как в каком-нибудь голливудском боевике подешевле: резкий и дешевый монтаж плюс повороты сюжета, которые могли присниться только обкуренному торчку-сценаристу после пригоршни барбитуратов, запитой пинтой «Джима Бима». Ничего более бессмысленного я в своей жизни не видела — а я, как говорится, успела повидать некоторое дерьмо.
Вот мы — два колеблющихся неверных силуэта в плотной сухой тьме — подходим к автомобилю, внутри которого по-прежнему играет музыка, ребята из «Бостон» рубят «Больше, чем чувство», и кажется, что на сегодня приключений уже достаточно, и осталось только доехать до ближайшего мотеля и упасть без сил на не слишком новые, но все же чистые простыни и забыться здоровым десятичасовым сном, как вдруг…
Едва случившаяся ночь рвется в клочья. Вспыхивают фары — с непривычки кажется, что их десяток или даже больше, настоящее светопреставление. Мы замираем, словно пришпиленные к бумаге бабочки. Окрестности полузаброшенной стоянки начинают напоминать подиум модного дома, настолько здесь становится ярко и людно.
— Стоять! Замереть! Ни с места! — команды сыплются со всех сторон, хотя мы и так стоим, но это стандартная тактика — оглушить и огорошить, подавить волю к сопротивлению. Копы в Аркадия-Бэй вели себя точно так же, да и в других городках, где мне приходилось бывать, тоже.
Значит, это снова копы?
Наверняка — если только теперь полиция штата вместо формы начала носить черные костюмы и модные красные галстуки. Готова поспорить, будь на дворе день, они бы еще и черные очки нацепили, все до единого.
Федералы?
Может быть. Их человек шесть-семь, потому что машины три — черные угрюмые внедорожники, галогеновые фары режут темноту холодными синеватыми ножами. Я не слышу лязганья оружия, но у парней оно наверняка есть — такие никогда не приезжает на встречу пустыми. А то, что они приехали сюда конкретно за нами, уже понятно. И почему я не утащила ствол у того полицейского в Нескауине? Да один хрен, разве здесь убежишь? Да еще и пешком, да еще и от внедорожников…
Хм… внедорожники, говорите?
— Мисс Прайс, мисс Колфилд, — звучит из темноты голос, и я рефлекторно пытаюсь отыскать его источник, щуря слезящиеся глаза. — Пожалуйста, не делайте резких движений и оставайтесь на месте. Здесь вам не причинят никакого вреда.
