Свет золотом растёкся по белому чепчику миссис Гринхауз и ночному колпаку её супруга, лежавшего рядом.
Тихий звук их дыхания сразу сделал темноту вокруг куда менее пугающей.
Впрочем, миг спустя я сообразила: пусть грудь у обоих мерно вздымается, но ритм, в котором это происходило, был неестественно мерным. Слишком спокойным, слишком медленным. И оба даже не пошевелились, когда свет лёг на их лица. Они не проснулись ни после того, как я снова окликнула их, ни после того, как я потрясла миссис Гринхауз за плечо: сперва легонько, потом сильнее.
— Эта тварь усыпила их, — констатировала Рэйчел. Она стояла, прижавшись спиной к стене, наблюдая одновременно и за мной, и за прикрытой дверью в спальню, и держала нож наготове. — Кем бы она ни была.
— Как и собак, и всех в доме, ручаюсь. И обитатели дома наверняка проснутся поутру, даже не поняв, что спали слишком крепко, но вместо Элизабет найдут лишь пустую постель.
Кусочки мозаики стремительно вставали на места в моей голове.
Ну конечно. Спальня пропавшей девушки, о которой говорил мистер Хэтчер, была на первом этаже, поэтому она смогла просто вылезти через окно. Спальня Лиззи располагалась на втором — и, когда её поманили наружу, она вышла через входную дверь.
Лихорадочно мотнув головой, я спиной назад отступила от кровати.
Боги, только бы Элизабет была ещё жива!..
— Мы ведь не пойдём на кладбище вдвоём, — непреклонно произнесла Рэйчел.
— Нет, но теперь нам точно поверят те, кто должен туда пойти. — Я почти бегом направилась к выходу. — Больше нельзя терять ни минуты: разбудим мистера Хэтчера, расскажем ему обо всём и вместе с ним отправимся на кладбище искать…
В этот миг я и услышала голос.
«Иди ко мне…»
Он был самым приятным из всего, что я слышала в жизни. В нём звучали шёпот ветра и журчание воды, треск огня и шелест шёлка; он раздавался в моей голове, окутывал разум чарующей пеленой, впитывался в кровь и кости. Он звал меня, нежно и властно…
Следующее, что поняла крохотная часть моего сознания, не потерявшая способности мыслить — я спускаюсь по лестнице, не чувствуя движений, потеряв ощущение собственного тела. В руках моих не было ни ножа, ни свечи, и часть меня кричала «стой»; но мои ноги не подчинились мне, и разум, проснувшийся вспышкой, тут же уснул вновь, бессильный перед неведомым зовом.
«Иди», — пел призрачный голос, ласково и жутко, вкрадчиво и невыразимо прекрасно.
Когда новая вспышка на миг пробудила меня ото сна наяву, я поняла, что перешагиваю через кладбищенскую ограду, неприлично высоко подобрав юбку. Казалось, я иду с закрытыми глазами, порой на миг поднимая ресницы, — но вновь смежаю веки, отдаваясь блаженному бездумью влекущей темноты.
Может, это и правда было так.
Впрочем, важно ли оно сейчас? Что вообще в этом мире важно, кроме этого голоса, кроме того, кто ждёт и зовёт меня?
«Иди…»
Следующим, что я увидела, были могильные камни, тонувшие в белой дымке, льнущей к моим ногам. Туман обволакивал всё вокруг стеной, обнимал меня молочной пеленой — такой плотный, что я чувствовала, как он касается моих рук. Рэйчел тоже была рядом, застыв с широко открытыми глазами, с неподвижным лицом куклы, уставившейся перед собой незрячим стеклянным взглядом; верно, она всё это время шла рядом, но заметила я её лишь сейчас, когда неведомая сила велела нам остановиться.
«Ко мне…»
Тьма вновь поглотила меня в тот миг, когда туман прямо перед нами стал обретать очертания. Белая дымка, соткавшись в человеческую фигуру, начала чернеть и облекаться материальностью. И, вновь очутившись в странном сне без снов, теряя себя в волнах зачарованного блаженства, я ощутила неясный отзвук реальных ощущений: холод чужих прикосновений к моей коже, запах тления, ударивший в ноздри…
Звук выстрела вернул меня в явь так резко, будто я вдруг окунулась в ледяную воду — и тварь, державшая меня с нежностью любовника, заставив беспомощно откинуть голову, разжала руки. Отшатнулась с хриплым воплем, не имевшим ничего общего с голосом, звавшим меня: иллюзией, рождённой магией и моим собственным сознанием.
За тот миг, пока я падала наземь, потеряв равновесие, я даже во тьме разглядела его лицо. Располосованное зверем, бледное до того, что оно казалось сплетённым из паутины, — и тем отчётливее на нём чернели раны, оставленные хищными клыками, раны, которым уже не суждено было зажить никогда. Кровь, в ночи казавшаяся чёрной, заливала губы и короткую седую бороду, глаза горели во мраке тусклым багровым огнём.
Я помнила эти глаза. Помнила их голубыми.
И помнила тот день, когда они закрылись навсегда.
— Элиот? — потрясённо выдохнула я.
Второй выстрел, прогремев в ночи, заставил нашего старого конюха — нашего мёртвого старого конюха — содрогнуться всем телом. В следующий
