— Общались с продажными женщинами, имеете в виду? — делано безмятежно уточнила я, надеясь, что щёки не вспыхнут, выдавая моё смущение. — Ну, если после нашей свадьбы вы вдруг вознамеритесь возобновить знакомство с ними, я вас убью, уж извините. А былое меня не волнует.
Некоторое время он смотрел на меня. Сверху вниз, из-под полуприкрытых век.
— Я хотел её смерти. Моей жены. Тогда, когда узнал правду.
Это тоже меня не удивило. В конце концов, даже при чтении «Отелло» я, осознавая всю несправедливость сомнений ревнивого мавра, понимала его чувства; а представить, что должен был ощутить на месте Гэбриэла влюблённый мужчина, не являвшийся по натуре образчиком всепрощения, оказалось нетрудно.
— Подобные мысли вполне естественны в подобной ситуации, — до смешного умудрённо и философски откликнулась я.
— Я хотел убить её. Я представлял, как смыкаю руки на её тонкой шее и не отпускаю, пока свет в её глазах не погаснет.
И правда Отелло.
— Не убили же. — Я знала, что подобная реакция с моей стороны весьма усугубляет кару, ожидающую меня за гробовой чертой, но там меня уже и так не ждало ничего хорошего. — Она сама привела вас к этому. Вы ни в чём не виноваты.
— Действительно? Но наши желания могут услышать те, кто выше нас. И воплотить в жизнь.
Бедный, бедный Гэбриэл… неудивительно, что это до сих пор терзает тебя.
Меня бы тоже терзало.
— Вы не хотели её гибели. Не хотели, чтобы всё закончилось так. И в действительности никогда не допустили бы, чтобы она умерла. Ни она, ни малыш.
— Тем не менее я допустил. Их убили. Убили из-за меня.
— Будь вы тогда дома, вы сражались бы за их жизни до последней капли крови. Я знаю. И скажите мне, даже если б она была верна вам, если б вы не злились на неё… разве вы уступили бы тому мерзавцу? Разве её измена повлияла на ваше решение продолжить расследование?
— Нет. Нисколько. Я принял это решение, ещё не зная правды. И это тоже меня не красит. — Улыбка вернулась на его губы, и теперь она была кривой. — Я был хорошим Инквизитором, а вот супругом — не слишком.
— Я уже говорила, и повторю ещё раз. В том не было вашей вины. Вы делали то, что должны были делать. — Моя убеждённость стёрла горькую насмешку с его лица. — В какую бездну скатился бы наш мир, если бы в нём не было таких, как вы: не отступающих перед угрозами, идущих до конца, идущих на жертвы; если бы вы сдавались, там самым отдавая этот мир во власть тех, кто не гнушается убивать беременных женщин? — Я смотрела на него прямо и упрямо. — Я бы скорее сама согласилась умереть, чем оставить на свободе подобного негодяя.
В его взгляде пробилось что-то, чего я так долго добивалась, и рука, которую он до сих пор удерживал за спиной, вдруг потянулась к моей щеке… но, так и не коснувшись, замерла, и пальцы его один за другим согнулись в костяшках, словно задевая невидимые струны, так близко от моей кожи, что я почти ощущала их тепло.
— Какое искушение. — С губ его сорвался печальный смешок. — Знала бы ты, как мне хочется в это верить… как хочется верить, что ты не обманываешь ни меня, ни себя. — Он неотрывно смотрел на моё лицо, не опуская полусжатой ладони. — Ребекка, ты знаешь меня меньше месяца. Настоящий я и твоя фантазия обо мне — очень разные вещи. Ты не можешь понимать, о чём говоришь и на что идёшь.
— Хватит считать меня ребёнком! — покончив с опостылевшим напряжением несоприкосновения, я сердито перехватила его пальцы прежде, чем он снова отвёл их прочь. — Да, я юна, наивна и мало знаю жизнь! Но теперь я знаю тебя — не спрашивай откуда, просто знаю, как ты знаешь меня. Знаю, что чувствую, и знаю, чего хочу! — Я сжала его ладонь обеими руками и, повинуясь неясному, безотчётному порыву, поцеловала. Прикрыв глаза, не думая, что делаю, прижавшись губами к прохладной коже на костяшках. — Я хочу быть с тобой. Каждый день, каждый миг. Всегда.
Он не шевельнулся, даже когда я выдохнула последние слова в его руку. Ощущение, что я сжимаю в ладонях недвижные, неживые пальцы мраморной статуи, заставило меня снова посмотреть на него.
Лицо Гэбриэла обратилось маской идеальной, бесстрастной, безупречной выдержки, но в зрачках полыхал тёмный огонь.
Когда он заговорил, тихие слова звучали так, будто каждое давалось ему с трудом.
— Я старше тебя на тридцать с лишним лет. В конце концов ты наиграешься и захочешь домой. Пожалеешь о том, что сейчас рядом с тобой не прекрасный молодой лорд. Но пути назад не будет.
— Мне не нужен этот путь. И не нужен никто другой.
Ещё пару мгновений перекрестье наших взглядов окутывала тишина, полная тягучего молчания и потрескиванья огня — куда менее яркого, чем пламя в глазах, блестевших напротив моих.
— К фоморам всё.
Это он почти выплюнул. Почти шёпотом, почти обречённо.
А в следующий миг рука его вырвалась из моих пальцев, и тонкие губы с силой накрыли мои.
