– Охти-тошненько… – дружно вострепетали обозники.
В мо?рочной мгле, окутавшей берега, гневными ратями витали нежилые жильцы.
– Что же не насядет лешая сила? – пискнула стряпеюшка. Та, что утром смело грозила всем на свете клубням и стеблям. – Чего ждёт?
– Известно чего, – вздохнул белый дединька. – Тьмы ночной, непроглядной!
– Да за что гнев? Уж и рыбкой Хозяинушкам поклонились, и пряничками домашними…
Ведун-возчик, без правды изобиженный вчера Коршаковичем, на самые глаза спустил мохнатые брови:
– Нечистоту, знать, в ком-то зачуяли. Грешное дело, перед дорогой не исповеданное!
Тут уж все взоры и указующие персты обратились на Хобота.
Маяк не очень заметил. Подхватив долгую шубу, неловко вскидывая снегоступы, дыбал в сторону от обоза. Тридцать третий раз за одно утро. И было ему уже не до того, чтобы скрываться, присаживаясь по великой нужде. Он отвергал еду, лишь с болезненной жадностью глотал согретую воду, но и вода не удерживалась в черевах. Хобот вернулся к поезду злой, бледный, осунувшийся. Его зримо качало.
Утешая напуганных походников, стряпея с необычной щедростью обносила их лакомствами. Мурцовкой, остатками заварихи, стружёной рыбой, теми самыми пряниками. Люди благодарили, с надеждой отщипывали толику ба?йкалам, ди?коньким, вольным и прочим, смотревшим с береговых круч. Лишь Хобот, зеленея лицом, отворачивался от угощения.
– Не пущу на ночлег! – крикливо сулила стряпея. – Ишь брезговать взялся, а сам насквозь провонял!
Псы обнюхивали кровяные пятна, тянувшиеся по снегу за маяком.
Злат, не чуждый книжной словесности, знал: «пыткой» прежде звался просто расспрос. Любознательный и усердный. Но сын восьмого царевича был также сведом в летописаниях. Назубок знал деяния восемнадцати Гедахов, шести Хадугов, четырёх Аодхов и прочих. А значит, и то, сколь часто усердный расспрос применялся к бунтовщикам, людишкам несговорчивым и жестоким. Дивно ли, что с годами изменил значение не только шегардайский «позор»?
В переднем дворе Чёрной Пятери торчал столб в неполную сажень высотой. Он казался обугленным. Вплотную подходить и присматриваться Злат убоялся. Глаз искал на земле у подножия горелое место. Казалось, оно залегло там, выжженное незримо.
«Это здесь казнят за измену?»
В каменном дворе легко рождалось эхо, но голос Ворона как будто упёрся в настенные войлоки:
«Нет. Этот столб свят. Здесь обидевшие Мать берут свою честь».
Злат убоялся допытываться подробностей. Перед поездкой он по совету наставника Ваана листал книгу о Хадуговых гонениях. Нарисованные мученики с улыбками падали в кипящее масло. Знать бы Ваану: дома непризнанный батюшкин сын забегал греться в поварню. И что такое «вертеться, как короп на сковороде» ведал не с чужих слов.
«Холодницу покажешь?» – напомнил он дикомыту.
Ворон молча повёл его к неприметной двери под отлогой каменной выкружкой. Дверь, снабжённая личинкой и скважиной для ключа, стояла отомкнутая. Злат увидел резное изображение в четверть плоти: как бы один человек, но с двумя лицами, обращёнными одно другому навстречу. За порогом начинались облупленные ступеньки, уводившие, как помстилось сперва, в кромешную темень.
«Гляди под ноги, кровнорождённый».
Злат бережно сошёл на колючую залежь битого камня. Внизу стоял дух скверны и затхлости, особенно гадкий после хрустящего лесного мороза. Оконце под потолком впускало свет из другого мира. Проникая в холодницу, частички дня теряли силу, кружились беспомощными пылинками, гасли у пола.
Цепи, свисающие со стен. Пустые ошейники.
Здесь творилось то, о чём сказывал Мартхе. Неприступная решётка. Космохвост. Сквара…
Злат не сразу рассмотрел в холоднице человека.
Тощий парнишка очень тихо сидел в углу, обхватив руками колени. Он не поднимал головы, но у Злата отозвался болью локоть.
«Это за меня его? Сюда?..»
Ворон стоял у двери. Не торопился ободрять Шагалу, кутать в скрытно пронесённую душегрейку.
«Нет, кровнорождённый. Ты ни при чём».
Злат сам рос почтительным сыном. Для сторонних гостей ему тоже всегда жилось сыто и хорошо за батюшкиной заступой.
Когда вышли наружу, он вполголоса предложил:
«Если кто захочет еды ему сбросить, я бы постерёг…»
«Ты не понимаешь, кровнорождённый».
