– Из милости жалую, а ты ещё недоволен? – брезгливо спрашивал приодетый.
Рука в мягкой пятерчатке держала кожаный кошелёк. Его супротивник был меньше ростом, зато раза в полтора просторней в плечах. Таких люди называют ширяями. Он ответил:
– Довольство тешить мне незачем. О чём договаривались, того хочу!
У богатого плеснули за спиной опрятно связанные длинные рукава.
– Да за что тебе платить? Злые дикомыты с ножами не натекли, а вот на торг я по твоей милости припоздал. Горестный убыток терплю!
Ширяй угрюмо ответил:
– Дикомытами я тебя не пугал. А коли бояться нечего и от нас тягость одна, сам собой обратно иди.
– И пойду! А тебе платы не дам и другим платить закажу!
Светелу чужая свара не занадобилась. Он поискал глазами белянушку. Девка шла прямо к спорщикам – драть бороду обидчику, глаза бесстыжие царапать… может, ещё похуже что совершать. Ширяй не повернул головы, лишь едва заметно дёрнул плечом, но сердитая красавица споткнулась. Выдохнула, свернула к шатру, исчезла внутри.
– А заказывай, ну тебя, – плюнул ширяй. – Станет кому Бакуне приветное слово за мостиком передать.
«Опять про Бакуню! – опешил про себя Светел. – Кто таков, хоть расспрашивай!»
– Ты грешные-то речи оставь, – насупился второй. – Я купчанин посовестный. Возьми, что заслужил, и не докучай мне!
– Ступай поздорову, – был ответ.
Кошелёк звякнул оземь. Взлетели, распы?рились суконные полы охабня. Купец, недовольно бормоча, зашагал прочь. Ширяй остался стоять, глядя в сторону. Нужда приказывала нагнуться за кошельком, но было тошно. Другие походники смотрели на вожака и молчали.
Светела вдруг прошибло потом.
«Так это же…»
Сеггар заметил пристальное внимание парня. Раздражённо спросил:
– Что зенки пялишь?
Светел шагнул вперёд, поднял кисетец, отдал:
– А спросить хочу, отчего Царскими прозываетесь.
«В ухо даст… обругает…» Неуступ усмехнулся криво, ибо угол рта поддёргивал шрам. Наверно, этот человек видел столько горя и зла, что лицо разучилось как следует складываться в улыбку.
– Оттого, дитятко, что по-царски живём. Ещё чего тебе?
– К вам в дружину охочусь.
…Вот оно и сказано, слово неворотимое. Думал, еле выдохнет, обмирая, волнуясь. А дошёл черёд, произнёс легко и спокойно, с летучим блеском в глазах. Отказывай, если не люб! Не больно хотелось!
Сеггар задержал взгляд на его руках, широких в запястьях:
– Ты чей, солнышко? Кого кликнуть, чтоб за ухо сынка оттаскал?
Светел ответил обстоятельно:
– Атя мой со святыми родителями давно. Матушка, матёрая вдовица, та здесь, мы с Конового Вена пришли. – Подумал, добавил: – Дома ещё бабушка есть и братёнок.
Воевода обернулся к своим.
– Вона от какой грозы нас купчина оборонять нанимал. От бабок с внуками… – Люди стали смеяться, Сеггар же, подумав, спросил: – Это не у вас, мелюзги, на щитах знамя забавное? Калачами кого-то закидывать собрались?
Светел смотрел исподлобья:
– Мы с калачами не шутим! А и с мечами!
Сеггар устало вздохнул:
– Не шутите, стало быть.
По неприметному знаку вскочил самый маленький кметь, костлявый, вовсе безбородый. Отбросил за плечо седую толстую косу. Воевода кивнул:
– Глянь парня, может, чем удивит.
Воин оказался росточком Светелу по ухо. Глаза полинялые, скулы дублёные, шаг звериный, крадущийся. Стар ли, молод, не разберёшь. Только веяло жутью, как морозом с бедовника. Кметь скользнул ему за спину, улыбаясь по-волчьи. Лёгкая рука легла на плечо…
И Светела вдруг осадило наземь, да так, что не устоял!
Полмига хватило постичь собственное ничтожество. Даже задуматься, видела ли девка-красавица его неудаль. Ещё полмига – откатиться прочь, вскочить, изготовить кулаки, оскалиться. Сбили в драке, не щады просить стать!
