плетение, коего повторить даже затресские рогожники не берутся?..
И что за кукол выпестует Жогушка, взявшийся помогать Коренихе, Светелу уже не увидеть…
Вот сколько всего! – в один краткий миг, пока шустрый братёнок одолевал сени. Наконец сунулся в дверь:
– Царскую видели! За Торожихой! Мозолик вести принёс!..
Светел, точно старый дед, осел на скамью. Внезапно пропало желание тотчас пытать Летеня о хитром замахе из-за плеча, сулящем неотразимый удар. Расхотелось поспешно доучивать витязя ремеслу. Не было смысла даже высчитывать сроки, сравнивая летучий ход Мозолика, первого лыжника Кисельни, с метельной, волчьей побежкой, подсмотренной у Калинова моста.
Хотелось, пока можно, зажмуриться и просто сидеть, напоследок вбирая звуки, тёплые запахи, прикосновение дома. Чтобы когда-нибудь позже, в неведомом и недобром краю, разогнать насущные думы, прикрыть глаза…
Нестомчивый бегун был долгоногий, русоголовый, весёлый. Он тоже хотел сам увидеть дружину, о которой прибежал возвестить. Хотел проводить Светела и дома про то рассказать. Поэтому задержался.
Ахов и охов вокруг нежданного налёта Мозолика Твёрже хватило на несколько дней. Девки так и вились.
– А что левый глаз красный, гостюшка дорогой?
Парень улыбался:
– В лесу веточка отлетела. Соринку покинула, доселе свербит.
Его схватила дюжина милых рук.
– К бабушке Ерге отведём! Промоет пусть, чтоб взоры сокольи не затуманились.
И выполнили угрозу. Всем девьём ввалились на Пеньков двор. Корениха не поскупилась заварить щепоть сухих лепестков. Глянула под веко, нахмурилась:
– Зачем трёшь, дурень?.. Светелка зовите сюда.
Пришёл Светел. Крепко взял в ладони голову Мозолика.
– Да не побегу, – заворчал тот, жалея, что сдался девкам на милость.
Твержаночки ахали, сокрушались. Каждая своеручно гладила крепкое плечо, облачённое пушистой рубахой.
Тёплые одёжки, затканные невесомым птичьим пухом, умели творить только в Кисельне. Чуни, платы, поддёвочки! Большак Шабарша когда-то привёз из Торожихи многоценный гостинец: безрукавку. Ясно, брал для жены, но надела сестрица Шамша. Жена ведь что? У ней муж есть, чтоб подарки дарить. У неё-то всё будет. А вот у сирой вдовинушки…
– Что ж тётка Розщепиха не принарядится? – судачили жёнки. – Пусть бы знали Твёржу! Не плоше иных живём!
– А она к одёжке паренька присмотрелась. Теперь сомневается, её-то не из мелкопушья ли.
– Сравнила тоже! Его – вся повытертая. Не красы-басы ради, для гревы в лес надевает.
– И что? Драному перу с чистым пухом всяко рядом в сундуке не лежать…
Люди более основательные, не смущаемые бабьими пересудами, рядили о своём.
– Слыхали, мужики, что Мозолик сказывает? Неладно в Левобережье.
– Ойдриговичам не сидится.
– А то! Кровного отпрыска в Поруднице поселили.
– Сеча, говорят, немалая была, народишку полегло – страсть…
– Завтра городок срубят, войско домосидное приведут.
– А там и на Коновой Вен.
– Брось, друже. У них в Шегардайской губе шаечка гуляет. Не до нас им.
– Вот они на этой шаечке силушку попытают, а после и решат старые времена вспомнить!
Широкий мир, где сильные люди раздвигали головами тучи, ещё вчера таился за тридевятой рекой. Сегодня отдалённое пограничье как будто приблизилось к маленькой Твёрже. Заклубилось вместе с туманом прямо у тына. Выгляни за ледяные валы – а небываемое того только и ждёт!
И никто не знал, добра или худа от таких перемен чаять.
Полную седмицу у Светела всё валилось из рук. Бабкину стряпню глотал не жуя, не чувствуя вкуса. Только думал, садясь, не этот ли ужин станет самым последним.
На восьмой день он вытащил во двор саночки.
Ласка с Налёткой тотчас принюхались. Нашли всего один алык, едва над ним не подрались.
– Цыц! – рявкнул Светел.
Вышло грозно. Виновницы отбежали, припали к земле, умильно завиляли хвостами. Светел уставился в пустой кузов. Хороши вышли саночки. Лёгкие, прочные. Как раз день за днём скорым ходом впрягшись бежать.
