сознания.
– Да… да, пожалуйста, налейте еще.
Осушив еще один стакан, Гена окончательно пришел в чувство и заговорил почти спокойно.
– Оксана эта та еще стерва была, это тебе… вам каждый скажет. Но мне до этого было очень мало дела, пока она не начала подкапываться к Ольге. Наталья собиралась уходить куда-то, здесь ведь совсем не платят. Она нашла что-то посолиднее и собиралась увольняться, а на свое место хотела оставить Ольгу. А эта… она разве такое пропустит? У самой ни образования, ничего, а туда же. Начала к Ольге придираться, сначала по мелочам, а потом видит, что не больно-то кто на это внимание обращает, ну она и задумала так ее подставить, чтобы уже наверняка. Выпросила у Натальи книгу какую-то, а потом подобрала такой момент, чтобы, кроме Ольги, в цехе никого не было, ну и приперлась сюда. Вот, мол, я пришла, книгу возвращаю. Еще прошлась по театру, раззвонила тут всем. Чтобы все знали, какая она хорошая, – что брала, все вернула. Ну вот. Оля положила эту книгу Наталье в стол и после работы, как обычно, пошла домой. А на следующий день все пришли, а книги нет. Сам-то я об этом только через несколько дней узнал. Оля, она ведь… из нее клещами не вытянешь. Смотрю, ходит грустная, спросил – нет, ничего. Потом только, когда я сплетню уже услышал, рассказала. Если б я заранее знал, я бы это Оксанку… Это ведь она сама книгу сперла.
– Вам это точно известно?
– Да куда уж точнее. Я в тот день на вечернем спектакле работал, еще даже внимание обратил – чего это, думаю, Оксанка здесь крутится? Привела с собой подружек каких-то, вот, мол, устраиваю девушкам культурное мероприятие. А сама шасть-шасть туда-сюда. Потом смотрю – из цеха спускается и в пакете что-то такое большое, плоское несет. Бывают такие альбомы с репродукциями картин, вот что-то типа этого. Такой формат. Ну вот. Когда Оля мне рассказала, вспомнил я все это, ну, думаю, зараза, если бы знал, зачем ты в тот вечер здесь вертелась, я б тебя… Попробовала бы ты эту книгу утащить! Но тогда уже, конечно… тогда уже поздно было. После драки кулаками не машут. Но этой твари и того показалось мало. Вообще, что за люди бывают, даже удивляешься иногда! Кажется, ну чего бы еще, ну сделала уже подлость, подставила человека, ну и успокойся – так нет, все еще не хватает. На Олю и так после того случая стали косо смотреть, а эта еще давай ходить по театру да повторять к месту и не к месту, вот, мол, я книгу вернула, а потом ее не нашли. Ну, тут уже Оля совсем духом упала. Вот ты… вы работали с ней, ну скажите, какая из нее воровка? Наоборот, свое еще отдаст. Мухи не обидит. Короче, смотрел я на все это, смотрел, да и думаю – сколько же ты, сволочь, будешь издеваться над человеком безнаказанно? Ну и решил ей тоже что-нибудь в этом роде устроить. И тоже исподтишка, чтобы ни на кого не могли подумать. А у нас тут один случай был… Как-то из декораторского что-то спускали, люк был открыт, ну а эта коза скакала, скакала, да и выскочила в люк. Только в тот раз на сцене кулисы были свалены, отделалась легким испугом. Ну вот. Да и вообще она была… такая… вот как вы говорите, импульсивная. Особенно в плотницкий когда придет, обязательно обо что-нибудь споткнется. А тут однажды мы на сцене работали, там ведь по углам не видно ничего, свет не доходит, а Стасу там подкрутить нужно было что-то. Он фонарика не нашел, взял свечку себе посветить, пока Шаров не видит. Тот, если бы кого увидел на сцене с огнем, наверное, убил бы сразу. А он так, втихаря. Там и подкрутить-то было – один шурупчик. Дольше будешь фонарик искать. Ну вот. А свечку, видать, держал неровно, с нее и накапало на пол. Ну, он закончил с шурупом, шагнул, и прямо в это накапанное и наступил. Ка-ак навернется, ка-ак заорет! Вот уж мы тогда ржали над ним. Вот я этот случай и вспомнил. Думаю, а намажу-ка я и Оксане подошвы, для эксперимента. А тут и случай подходящий представился. Как-то однажды вечером Оля осталась, надо было ей сделать что-то, а у меня в тот раз был выходной, я сидел, ждал ее. Ну, и потом зачем-то она вышла, я эти ботинки и намазал.
– Свечку с собой принесли?
– Не-а. Зачем приносить? Здесь и своих навалом. Я взял какой-то огарок, ботинки намазал, потом выкинул, никто, я думаю, даже и не заметил. Зато уж Оксана, вот уж кто не заметить не мог! Она с того времени чуть ли не на каждом шагу наворачивалась. Про нее тут даже анекдоты стали сочинять. Ну, а мне, разумеется, только того и надо было. Хоть какая-то этой сволочи компенсация. Я иногда и специально подстраивал, чтобы она побольнее навернулась. Хотел, чтобы руку или ногу себе сломала.
– Ну, а если бы сломала, успокоился бы?
Уловив в моем голосе неприязненные нотки, Гена поднял на меня глаза.
– Что, плохой я, да? Ну да, конечно… Я плохой. Я плохой, а она хорошая. Она-то сама как поступила? Затравила человека так, что житья никакого не стало. Это как – ничего? Ведь Оля теперь увольняться собирается, известно вам это? А за что? За что она ее так наказала? А? Да если бы ее одну! Наверное, во всем театре ни одного человека не найдется, которому она бы какую-нибудь пакость не сделала. И мужиков стравливала, и парней у девчонок отбивала. И ладно бы ей самой от этого польза какая-то была, а то ведь так, из вредности только. Влезет, перессорит всех, да и была такова. У человека, может, вся жизнь наперекосяк пошла, а ей и горя мало. Это как, по-вашему? Хорошо?
Конечно, по-моему, это было нехорошо. Но и совершать убийство, по-моему, тоже не хорошо.
– А в тот день из плотницкого декорации спускали, – после небольшой паузы продолжил Гена. – Ну и Оксанка тоже там вертелась, как всегда, под ногами, неизвестно зачем. Я смотрю, она идет там, среди деревяшек, ну, думаю, наставишь ты сейчас себе синяков. И взял, крикнул ей, громко так, неожиданно. Не лезь мол, под руку, видишь – люк открыт. А ей даже если и просто сказать, спокойно, она дергаться начинает. А я крикнул. Ну, она дернулась, как обычно, я-то думал, что она на деревяшки упадет, а она… в люк. В этот раз на сцене уж кулис не было… Да и потом, плотницкий-то цех выше, чем декораторский. Здесь высота, наверное, с трехэтажный дом. Хотя, думаю, даже если бы и ниже было, ничего бы не помогло. «Скорая» приехала,
