ставит перед всеми нами столь непростая эпоха «посткультуры», казалось бы, готовая до бесконечности фрагментировать и уничтожать ценности и идеалы, накопленные веками. И все же искусство, даже такое условное и трудное для понимания неподготовленного слушателя/зрителя как опера одерживает победу и находит все новые возможности и пространства для нового расцвета. «Конец XX века показал нам, что форма искусства, которую часто осуждают за ее элитарность, незначительность и обреченность, не только живо, но и процветает». (Fawkes R. The History of Opera. Naxos Audio Books, 1999. P. 19) Несомненно эта тенденция продолжается и в XXI веке, будучи тесно связана с противоречивостью векторов культуры: с одной стороны, явное внимание к повседневности, ее эстетизация. С другой стороны, современная культура показывает явное тяготение к ремифологизации, нео-архаике и эскапизму, проявляющемуся в самых разных формах
и стилях потребления культурных товаров. Эти явления взаимосвязаны, а их соотношение характеризует динамическое состояние культуры XXI века, прошедшей через искания постмодернистов, различные виды модернизации, что отразилось и в противоречивости направлений сценических интерпретаций культурных текстов прошлого, от их «обытовления» до тотального фантазийного эскапизма.
Хотелось бы закончить этот краткий анализ оперы как пространства эскапизма на позитивной ноте: эскапизм, несмотря на все таящиеся в нем опасности, необходим, и опера с ее возможностями погружения в сказочный мир эмоций и прекрасных звуков, дает прекрасные возможности украсить жизнь человека, как бы трудна она ни казалась в хаосе, информатизации, глобализации, технологизации и прочих вызовов культуры наших дней.
Глава 12
Образы власти в (пост)современной музыкальной культуре: от мифа к десакрализации
В данной главе мы вновь обратимся к проблеме власти, уже рассмотренной нами на примере «Свадьбы Фигаро» в ее драматическом и музыкальном вариантах. Властные отношения настолько универсальны для всех форм человеческой социальности, что их репрезентации так же многообразны, как и формы из проявления в реальной жизни. Для современного общества (во всяком случае, западного, и, в значительной степени, российского), провозглашающего идеалы демократии и равноправия, власть часто становится «социально невидимой», рассеивается по социальным институтам и культурным пространствам, осуществляется на макро– и микроуровнях. Отношение к власти формируется во многом на основе ее репрезентаций, которые рассеяны по всему культурному пространству, начиная от растиражированных медийных образов и заканчивая классическим искусством. Именно многочисленные репрезентации в самых разных видах текстов культуры – литературных, визуальных, экранных – формируют представления о власти в сознании массовой аудитории. Такое преобладание репрезентации обусловливается во многом медиатизированным характером (пост)современной культуры, где реальный мир зачастую подменяется медиаобразами, о чем мы уже не раз говорили.
Специфика культуры наших дней заключается не только в ее медиатизации, но и в ряде других черт, присущих «посткультуре», сформировавшейся большим влиянием идей и практик постмодернизма.
Политика репрезентации властных отношений сегодня тесно связана с теми процессами, которые один из наиболее известных исследователей постмодернистской культуры Ф. Джеймисон выделяет в своей работе «Постмодернизм и общество потребления» (1983), а затем развивает в фундаментальном труде «Постмодернизм, или культурная логика позднего капитализма». (Jameson F. Postmodernism, or, The Cultural logic of Late Capitalism. – L. – NY: Verso, 1995.)
Наиболее значительным влияние постмодернизма на культурные практики в области репрезентации оказалось в постмодернистской процедуре децентрации. В области культуры децентрация означает поворот к плюральности и равноправию культур, к отказу от традиционных бинаризмов, основанных на власти Субъекта. Наиболее освободительным и привлекательным аспектом постмодернистского мышления является его внимание к Другому. В то время как «просвещенный» модернизм говорил от лица «других» (колониальных народов, этнических меньшинств, религиозных групп, женщин), в постмодернизме подчеркивается «многоголосие» различных культурных миров, существующих в децентрированном культурном пространстве. Наиболее драматично процесс децентрации проходит по отношению к человеку, что связано с кризисом личностного начала. Отказавшись от понятия «центр», постмодернизм фрагментировал и человека, сделав его нетождественным самому себе. Особенно ярко выражен этот процесс в литературе, где уже в 1968 г. Р. Бартом был провозглашен тезис о «смерти автора», послуживший исходным пунктом для уничтожения «центральной» фигуры автора, субъекта как такового в постмодернистских литературных текстах. В наши дни этот процесс соответствует фрагментации культуры и трансформации модели цельной личности в модель множественной идентичности. Это не может не влиять и на репрезентацию образов власти, которые утрачивают свой ореол сакральности и зачастую становятся объектом постмодернистской иронии. Переосмысление этих образов и изменение отношения к власти в целом приводит к тому, что в художественной культуре воплощающие множественную идентичность образы становятся источником сложно сплетенных нарративов, где интертекстуальность становится уже не изнанкой, а лицом текста.
Основой этих трансформаций становится децентрация оппозиции субъекта и объекта, в которой, по традиции, субъект выступал в роли господствующего начала, подчиняя себе объект, какую форму бы он ни принимал. В децентрированном пространстве резкость противопоставления бинаризмов если не исчезает, то начинает растворяться в бесконечной постмодернистской ризоме, где уже трудно понять, кто является Своим, а кто – Другим, где большинство, а где меньшинство, кто господствует, а кто подчиняется в различных видах человеческих отношений, начиная с межличностных и заканчивая межнациональными.
В данной главе мы обратимся к «историческим» фигурам власти, так как через их интерпретации можно проследить не только отношение к власти, но и к
