– Иногда, Лори, люди попросту не способны измениться.
– Я знаю, – уныло сказала я.
– Знаешь? Взгляни на него объективно, милая. Он, возможно, не меняется потому, что попросту не в состоянии измениться. Это не означает, что он тебя не любит, но это может означать, что он будет продолжать причинять тебе вред. – Она показала на мое лицо. – Любыми способами.
Пожалуй, это было всего лишь констатацией того, чего я всегда боялась: вред, причиненный ему, проник так глубоко, что устранить его попросту невозможно. Вопреки всей доброте и всему пониманию, проявленным мной по отношению к нему, ситуация не улучшалась и ничего не менялось. Его по- прежнему мучили кошмары как минимум раз в неделю – мучили на протяжении вот уже тридцати лет. От таблеток толку было все меньше. Он не мог раскрыться, не мог рассказать о своей боли, он держал ее глубоко-глубоко внутри – кроме тех дней, когда она вырывалась наружу, словно бурлящая опасная энергия. Она вырывалась из него физически.
И поэтому я прощала его: я думала, что он ничего не может с этим поделать. Я снова и снова прощала его, однако от этого становилось только хуже.
И то, что я ездила к Бев, лишь еще больше испортило наши отношения с Сидом: он разозлился, потому что я отправилась куда-то без него. Однако сердился он главным образом из-за того, что знал: дальше так продолжаться не может, скоро наступит развязка.
И постепенно ко мне пришло понимание: возможно, мне и не становилось от этого легче, но я все-таки осознала, что, пожалуй, не из-за меня все шло как-то не так. Я вовсе не была неудачницей, не способной ни на что. И я не заслуживала того, чтобы мне продолжали причинять вред.
Мне не следовало доставать из шкафа бутылку водки. Ну конечно же, не следовало, но я сделала это, и к тому времени, когда приехал Сид, я была слегка пьяна и пребывала в сентиментальном настроении – то есть в любой момент могла расплакаться.
– Что происходит? – спросил он.
Он показался мне усталым, встревоженным и – к несчастью для меня – весьма красивым. Когда, черт возьми, его влияние на меня ослабнет?
Я стояла на кухне и наблюдала за тем, как он курит на внутреннем дворике рядом со статуей лягушки, которую он изваял вместе с Полли и которая была выкрашена в бледно-зеленый цвет. Затем я начала плакать, а начав, почувствовала, что уже не могу остановиться.
Я не хотела останавливаться.
Я не могла быть все время сильной. Для меня это было немыслимо. Не могла все время принимать правильные решения. Я старалась изо всех сил – изо всех-всех-всех сил, – но невозможно наверняка знать, что поступаешь правильно.
И я начала мало-помалу доверять Мэлу, но он оказался не лучше других. Нет, не лучше – а то и хуже. Он мне лгал. Он ведь дошел даже до того, что стал выслеживать меня, и вот теперь я чувствовала себя еще больше сбитой с толку и, откровенно говоря, растерявшейся.
– Почему ты плачешь? – коротко спросил Сид. Он никогда не умел утешать плачущих людей.
– Потому что. – Я села на ступеньку и громко высморкалась. – Потому что все идет наперекосяк.
– Все могло сложиться иначе. – Он выпустил изо рта колечко дыма. Мы наблюдали за тем, как это колечко – идеальная буква «О» – поплыло вверх, к облакам. – Все могло сложиться иначе.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я, вытирая глаза футболкой.
Он пробормотал что-то такое, чего я не расслышала.
– Что? – Я покачала головой.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Не говори загадками, Сид.
Он бросил окурок на цветочную клумбу и встал передо мной, заслоняя блеклое солнце. Посмотрев на него снизу вверх, я почувствовала влечение к нему, объяснить которое не могла.
Он протянул мне руку. Я смотрела на нее в течение нескольких секунд. Тонкие пальцы, краска, как всегда, забившаяся под ногти и в складки ладоней. Старая татуировка ниже большого пальца, которую он сделал сам при помощи математического циркуля, когда ему было четырнадцать лет, и которая представляла собой надпись «Никки» – имя какой-то давно забытой им девочки, некогда разбившей его мальчишеское сердце.
Сердце, которое и так уже было смято пренебрежительным отношением со стороны его родителей.
Я взяла его за руку. Он помог мне подняться, и мы с ним оказались лицом к лицу друг с другом. Как тут же выяснилось, я захмелела больше, чем думала, а потому мне пришлось ухватиться за него, чтобы устоять на ногах. Мы уставились друг на друга. Его глаза – столь хорошо знакомые мне туманные зеленые глаза – были непроницаемыми, но я тем не менее попыталась что-то прочесть в них, как я пыталась это сделать раньше уже, наверное, тысячу раз.
Я увидела боль и неуверенность в себе. В выражении глаз Сида всегда чувствовалась боль. Он так и не смог переступить через свое прошлое.
– Сид, – тихо сказала я.
– Что? – Он склонил ко мне голову.
– Это очень-очень плохая идея… Я…
– Т-с-с, Лори. Ты слишком много говоришь.
