до рассвета спорили о моральной стороне партизанской войны.
– Секретарша сказала полицейским, что клиент Харрингтона говорил с еврейским акцентом. Она заверила меня, что всегда может отличить еврея по манере говорить. У этого был иностранный акцент. Возможно, немецкий или венгерский.
– Ну и?..
– Так ты, наконец, скажешь, в чем тут дело, дядя Сол?
– Не сейчас, Модди. Я сам толком ничего не знаю.
Губы Арона были все так же упрямо сжаты. Он постучал пальцем по двум другим папкам, выглядевшим потолще, чем первая:
– У меня тут есть еще кое-что круче, чем загадка с Харрингтоном. Мне кажется, обмен может получиться равноценным.
Сол слегка поднял брови:
– Значит, речь идет уже об обмене, а не о доброй услуге?
Арон вздохнул и открыл вторую папку:
– Борден Уильям Д. Предположительно родился восьмого августа тысяча девятьсот шестого года в Хаббарде, штат Огайо, но в деле нет совершенно никаких документов между свидетельством о рождении в девятьсот шестом году и внезапным изобилием разных бумаг – карточек соцобеспечения, водительских прав и так далее – в сорок шестом. Обычно компьютеры ФБР обращают внимание на такие вещи, но в данном случае, похоже, всем было наплевать. Я так думаю, что, если поискать на кладбищах вокруг Хаббарда, или как там эта дыра называется, мы найдем маленький надгробный камень над могилой малютки Билла Бордена, упокой Господи его невинную душу. А вот взрослый мистер Борден, похоже, выскочил на свет божий в Ньюарке, штат Нью-Джерси, где-то в начале сорок шестого года. В следующем году он уже переехал в Нью-Йорк. Кем бы он ни был, деньги у него имелись. В сорок восьмом и сорок девятом он был среди невидимых бродвейских спонсоров. Купил свою долю наравне с заправилами шоу-бизнеса, но, похоже, не очень-то общался с ними. Во всяком случае, я не могу найти каких-либо следов в светской хронике тех лет и никто из стариков, работавших тогда на продюсеров и агентов, ничего о нем не помнит. Как бы то ни было, в пятидесятом Борден перебрался в Лос-Анджелес, в том же году вложил деньги в какой-то фильм и с тех пор стал там крупной и заметной фигурой, особенно в шестидесятых. Те, кто знает всю подноготную жизни в Голливуде, звали его Фриц или Большой Билл Борден. Иногда он закатывал вечеринки, но никогда ничего по-крупному, всегда обходилось без участия полиции. Этот парень был просто святой: не нарушал правил дорожного движения, не болтался по улицам пьяным – в общем, ничего такого… А если что и случалось, то у него, видимо, имелось достаточно денег и связей, чтобы от его прегрешений в официальных бумагах не оставалось и следа. Что ты на это скажешь, дядя Сол?
– Что еще у тебя есть?
– Ничего. Кроме кое-каких сплетен с киностудии, фото входа в поместье герра Бордена в Бел-Эйр – самого дома не видно – и вырезок из «Лос-Анджелес таймс» и «Верайети» о его гибели в авиакатастрофе в прошлую субботу.
– Можно мне взглянуть на все это?
Когда Сол закончил читать, Арон тихо спросил:
– Это он, дядя Сол? Твой оберст?
– Возможно, – кивнул Ласки. – Я хочу выяснить.
– И ты послал Фрэнсиса Харрингтона выяснять это в ту самую неделю, когда Борден погиб в авиакатастрофе?
– Да.
– А твой бывший студент и оба его помощника погибли в те же самые три дня?
– Я не знал про Денниса и Селби, пока ты мне не сказал, – промолвил Сол. – Мне и в голову не приходило, что им может угрожать реальная опасность.
– Опасность со стороны кого? – настаивал Арон.
– Честно, не знаю. Пока.
– Расскажи мне все, что знаешь, дядя Сол. Возможно, мы сможем тебе помочь.
– Мы?
– Леви. Дэн. Джек Коэн и мистер Бергман.
– Они из посольства?
– Джек – мой начальник, но еще и друг, – заверил Арон. – Расскажи нам, в чем дело, и мы поможем тебе.
– Нет.
– Что «нет»? Не можешь мне рассказать или не хочешь?
Сол оглянулся через плечо:
– Ресторан через несколько минут закроется. Пойдем куда-нибудь в другое место.
Мышцы в уголках рта Арона напряглись.
– Трое из этих людей – вон та пара около входа и молодой парень поблизости от тебя – наши. Они будут сидеть, пока нам нужно присутствие других
