Винсент выбрался через подземный ход. Лицо его стало еще более грязным и мокрым, пока он волочил по темному проходу косу и лопату. Я закрыла глаза и отчетливо увидела, как в тусклом свете проулка падает снег, как Винсент вытаскивает следом свои инструменты и устремляется по проулку.
Морозный воздух благоухал чистотой. Я ощущала мерные сильные удары сердца Винсента, чувствовала, как гнутся и трепещут заросли его мыслей, словно от порывов ветра, по мере того как все больше адреналина выбрасывалось ему в кровь. Мышцы моих собственных губ непроизвольно напряглись, растягивая их в такую же широкую жестокую ухмылку, как у Винсента.
Он быстро миновал проулок, немного задержался у поворота к ряду одноквартирных домов и бросился бегом по южной стороне улочки туда, где лежали самые темные тени. Здесь он остановился, но я мысленно заставила его повернуть голову в том направлении, куда ушли подростки. Ноздри у Винсента раздулись, когда он начал принюхиваться к ночному воздуху, пытаясь различить запах негров.
Ночь была тихой, если не считать отдаленного звона колоколов, возвещавших о рождении нашего Спасителя. Винсент склонил голову, взвалил лопату и косу на плечо и углубился во мрак проулка.
Лежа наверху в Ропщущей Обители, я улыбнулась, повернулась лицом к стене и погрузилась в легкое бормотание шепотков, накатывавшееся на меня, как волны во время прилива.
Глава 19
– Вы ничего не знаете об истинной природе насилия, – говорило Солу Ласки то, что когда-то было Фрэнсисом Харрингтоном.
Они шли по аллее в направлении Капитолия. Холодные лучи вечернего солнца освещали белые гранитные здания, возле пустых скамеек осторожно прогуливались голуби.
Сол чувствовал дрожь во всем теле и понимал, что это не от холода. Его охватило страшное волнение, как только они вышли из Национальной художественной галереи, и он не мог и не пытался с ним справиться. Наконец-то, после стольких лет!
– Вы считаете себя специалистом в области насилия, – продолжал Харрингтон на немецком, хотя Сол никогда не слышал, чтобы раньше тот пользовался этим языком, – но вы ничего о нем не знаете.
– Что вы имеете в виду? – спросил он по-английски и засунул руки поглубже в карманы пальто.
Его голова находилась в постоянном движении – он то смотрел на человека, выходящего из восточного крыла Национальной галереи, то, прищурившись, вглядывался в одинокую фигуру на дальней скамейке, то пытался различить что-нибудь за тонированными стеклами медленно ехавшего лимузина. Где вы, оберст? При мысли о том, что нацистский преступник может быть где-то поблизости, у Сола сжималась диафрагма.
– Вы воспринимаете насилие как извращение, – тем временем говорил Харрингтон на безупречном немецком, – хотя на самом деле это норма. Оно составляет самую суть человеческого существа.
Сол изо всех сил пытался следить за разговором. Нужно выманить оберста, каким-то образом освободить Фрэнсиса из-под его контроля…
– Глупости, – бросил Сол. – Это общее заблуждение, а в действительности природа насилия столь же чужда человеку, как какая-нибудь болезнь. Мы справились в свое время с полиомиелитом и черной оспой, значит мы можем справиться и с насилием в человеческом поведении. – Он перешел на профессиональные интонации.
Харрингтон рассмеялся. Это был старческий смех – прерывистый, перемежающийся влажными хрипами. Сол взглянул на молодого человека, шедшего рядом с ним, и вздрогнул. У него возникло ощущение, что лицо Фрэнсиса с короткими рыжими волосами и веснушками на скулах – всего лишь маска, натянутая на череп другого человека. Тело Харрингтона под длинным плащом выглядело странно неуклюжим, будто тот внезапно растолстел или надел на себя несколько свитеров.
– Вы не сможете справиться с насилием, как невозможно справиться с любовью, ненавистью или смехом, – произнес Фрэнсис Харрингтон голосом Вилли фон Борхерта. – Страсть к насилию – одна из характерных черт человечества. Даже слабые хотят стать сильными в основном для того, чтобы взять кнут.
– Чушь! – снова возразил Сол.
– Чушь? – переспросил Харрингтон.
Они перешли проезд Медисона и оказались на аллее за капитолийским прудом. Фрэнсис опустился на скамейку, обращенную к Третьей улице. Сол последовал его примеру, предварительно окинув взглядом всех, кто находился поблизости. Таковых было немного, и ни один из них не походил на его оберста.
– Мой дорогой еврей, – презрительно промолвил Харрингтон, – возьми хотя бы Израиль.
– Что?! – Сол резко повернулся и уставился на Фрэнсиса, как будто видел его впервые. – Что вы имеете в виду?
– Твоя любимая страна прославилась своим жестоким обращением с врагами, – продолжил Харрингтон. – Ее ветхозаветный девиз – «око за око, зуб за зуб», ее политика выражается в непреложном отмщении, страна гордится мощью своей армии и военно-воздушных сил.
– Израиль вынужден защищаться, – спокойно сказал Сол.
