Я должен признать, что этот образ Виктором найден очень удачно. Много было в моей жизни этих костров. Но вот что следует заметить — я не разводил эти костры, я не лгал, я сам горел этим огнем, испепеляясь на жизненном ветру, этот огонь захлестывал меня.
Горе, конечно, в том, что пламя палило и другие души. Но костры, как и полагается кострам, сгорали и рассеивались пеплом. И когда я оборачиваюсь на мою судьбу, то ясно вижу, что через всю мою жизнь и по пятнам этого пепла проходят две женщины, не опаленные и всегда живые, — Ирина и ты. И как-то только с тобой и Ириной и связывается и вспоминается эта жизнь. Только два ваших образа оказываются слитыми понятиями жена-любовница — друг, то есть, самый близкий, самый любимый и необходимый человек на свете.
Ты была всему очевидица, и я знаю, как больно обжигало тебя это пламя. И по отношению к тебе, а в свое время и к Ирине, это предательство.
Но вот теперь, Лена, можно объективно сказать, что: ни у меня, ни у тебя на свете нет более близкого человека, чем каждый из нас по отношению друг к другу. И теперь, когда мы оба стоим
У края надвигающейся ночи,
Все временное и случайное развеяно ветром времени, а осталась та подлинная, настоящая близость, которая как бы скована цементом очень долгих лет.
И вот я думаю, что самым роковым в наших отношениях оказалось это недоверие, ибо именно оно помешало тебе в свое время разрубить этот гордиев узел, оставить В. и связать свою судьбу с моей.
«Сейчас прошли два года, первые трудности уже прошли, сейчас твоя жизнь должна была бы наладиться». Да, она более или менее и наладилась. Прежде всего, потому, что на родине встретили меня тепло и благожелательно, потому что мне удалось устроиться так, что я могу всей душой отдаться любимой работе, и, наконец, я привык к новым условиям жизни и не чувствую себя чужим. На все это у меня хватило сил. Но когда ты мне о новом личном счастье у границы моих 60-ти лет, ты понимаешь, родная, что это не то же самое, что освоиться в новых условиях жизни. Я не чувствую себя стариком, но на это у меня не только нет сил, но это, вероятно, просто и невозможно. Отчасти об этом я тебе писал в предыдущем письме. На этот счет не стоит строить иллюзия. Здесь одиночество, вероятно, станет неизбежным уделом. Я тебе писал, что какую-то теплоту в мою жизнь вносят некоторые приятельские отношения, но ты их, видимо, ложно истолковала.
Сейчас как-то трудно мне думать о будущем, как-то очень настойчивы стали одинокие ночные мысли о «склоне лет», все неувереннее думается о завтрашнем дне, т. к. все себя дает чувствовать и сердце, и кровеносные сосуды, и еще черт его знает что, увы, от нашего «духа» вещи вполне независимые и самостоятельные, но от которых мы всецело зависим. Усталость, одышка и прочая гадость — словом, все прелести старости. Каждый из нас может прожить еще и 10–15 лет, но и может скопытиться каждый день…
ТЕТРАДЬ XVII, 1965 год, сентябрь, октябрь-январь 1966 год
1.
Грибоедов. Сочинения. Госуд. Изд. Худ. лит. Москва-Ленинград. («Путевые письма к С.Н. Бегичеву), 1959 г., стр. 398–399.
«…На середине перехода дорога вилась вокруг горы и привела нас к реке Храме. Мы ехали по ее течению, а на склоне гора подалась влево и очистила нам вид на мост великолепный!
В диких, снегом занесенных, степях вдруг наехали на такое прекрасное произведение архитектуры, ей-богу. Утешно! И удивляет! Я долго им любовался, обозревал со всех сторон; он из кирпича; как искусно сведен и огромен……………………………………..
……………………………………………………………….В нескольких саженях от этого
моста заложен был другой; начатки из плиты много обещали; не знаю — почему так близко к этому, почему не кончен, почему так роскошно пеклись
