На нас наплывал остров, заросший деревьями и кустарником.
— На острове очень много змей, — сказала Катя, — он и называется Змеиным. Я на него сходить не буду.
— А я хочу сойти на берег, — сказала Ольга, — Юра, Вы пойдете со мной?
— С удовольствием!
Лодка Нади и Гриши ушла вперед. Они помахали нам и стали огибать остров. Борис подвел лодку к удобному месту. Я выпрыгнул на берег и протянул руку Ольге.
— Я посижу, почитаю, — и Борис вынул книгу из кармана пиджака.
— Вот это здорово! А я? — воскликнула Катя.
— Ты же боишься змей. Ну, и посидишь.
Катя надула губы. Но Ольга, не отпуская моей руки, сказала:
— Пойдем, пойдем, — и потянув меня, побежала по тропинке.
Тропинка была узкая, она вилась среди кустарника и вскоре вывела нас на открытое место. Мы пошли рядом.
— Осторожно, Юра, здесь и в самом деле много змей!
— Авось не укусят, вот только неловко перёд Катей.
— Бросьте думать об этой взбалмошной девчонке весело сказала Ольга.
— Я вижу, что вы не любите светской болтовни…
Я, было, попытался сказать, что за эти годы отвык от общества, да и в силу своего характера мне очень трудно побороть смущение и неловкость.
— Я Вас очень давно знаю, Юра. Не удивляйтесь, Борис очень много о Вас рассказывал, о школьной дружбе, из всех его кадетских товарищей. Вы единственный человек, с которым он очень глубоко связан. И знаете, верно рассказывал. Я Вас сразу узнала. Вот почему в ту ночь, когда Вы пришли, я руку Вам дала, уже как старому другу. Вы очень близкий человек Борису, будете и мне.
Он мне рассказал и о вашем недавнем ночном разговоре. А для меня вы не герои, чистые мальчишки, которые бросили все и идете на смерть.
— Герои, — усмехнулся я, — ну это сильно сказано. Я видел очень бесстрашных людей и все-таки думаю, даже в самые трудные моменты в человеке живет надежда, вера, ощущение, что он будет жить.
Идти на смерть, с осознанием, что будет другой исход, исключен — для этого, вероятно, нужна очень большая сила духа. Я этого не пережил и не знаю, что буду испытывать, если меня поставят к стенке.
В самые опасные моменты меня никогда не покидала уверенность в торжестве жизни. Вероятно, я очень люблю жизнь. Потому я не чувствую «величия смерти», она мне кажется всегда безобразной, нелепой, немыслимой, унизительной для человека. И потом, Оля, я думаю, что я не тот герой, о подвигах которого вы говорите.
— Змея! — крикнула Оля и отпрянула назад.
В шаге от нас, свернувшись кольцом, с высоко поднятой головой, в угрожающей позе, лежала гадюка. Злобные глаза ее были устремлены на нас. Она мгновенно развернула кольцо и уползла в сторону.
Ольга несколько мгновений стояла, прижавшись ко мне.
— Пойдемте отсюда!
И мы повернули назад, к лодке.
(Из тетради без номера с названием: «Черновые материалы» и эпиграфом — «Стремление сохранить в нашей памяти то, что безвозвратно исчезнет, — одно из сильнейших человеческих побуждений. В данном случае я ему подчиняюсь», Конст. Паустовский. Снова идет рассказ «Белая акация», только кое с какими добавлениями. — Н. Ч.).
Отец
…Приехал я из Ростова-на-Дону, выписавшись из госпиталя, где пролежал почти два месяца. За эти два месяца я переболел приступами возвратами тифа, а затем, не выходя из госпиталя, перенес и свиной тиф. Я выжил.
Поезд нес меня, впервые в жизни, через кубанские станицы, белые от цветущей акации.
Страшно худой, с матово-белым лицом, еле держась на ногах, я стоял у окна и с жадностью вглядывался в новые для меня видения мира.
Отец в этот период служил в артиллерийском снабжении.
На окраине города, почти у самой Кубани, по середине сада, отгороженного, от улицы высоким забором, стоял дом. Могучие старые черешни, другие плодовые деревья и густые кусты сирени почти скрывали его от глаз. Отец занимал комнату вместе с четырьмя сослуживцами, такими же артиллерийскими
