– Запомнила.
– А теперь пересаживайся на пассажирское сиденье, моя ненаглядная. Поддадим газку! Мне сказали, что эта тележка разгоняется до ста километров в час за пять секунд! Старушке не терпится проверить!
Я переползла на пассажирское, клацнула пряжкой ремня безопасности и посмотрела на бабушку с немым восторгом.
– Я буду твоим солдатом! Каждую секунду буду сражаться за твои мечты, малышка![6] – начала громко подпевать бабушка. Голос у нее сильный и красивый, такой только у потомственных аристократок и бывает. Заурчал мотор, мы выехали из гаража и направились к автостраде. – Поэтому не волнуйся, не плачь, нам не нужны крылья, чтобы лететь! Просто держи меня за руку!
Тем летом мне начали сниться сны.
Сны о прикосновениях.
В них я ходила без перчаток, ела ту же еду, что и другие люди за столом, обнималась с друзьями, целовала парня. А он целовал меня – и мои губы не покрывались ожогами.
Мое подсознание пыталось обрести во сне то, чего ему так не хватало в реальности. Я просыпалась вся взмокшая, разгоряченная, с пылающим лицом и липкими ладонями.
Однажды мне приснилось, что я танцую с незнакомым парнем. Его рука гладит меня по лицу, потом движется вниз, обрисовывая линию ключицы, сжимает грудь, соскальзывает все ниже и ниже, пока не касается пояса моих шорт.
Но вот и пояс не останавливает ее. Рука упорно движется к тому месту, где соединяются мои ноги. А потом парень заглядывает мне в лицо, и я немею: это Сейдж. «Я люблю тебя, Тэйла», – говорит мне он, и я вскакиваю на кровати, мокрая от пота.
Той ночью я так и не смогла уснуть, завернулась в одеяло и отправилась гулять по бабушкиному «замку». Люблю темноту, она гораздо интересней света. Возможно, потому, что таит в себе неведомое: чудовищ и волшебников, монстров и фей. А в том мире, где есть волшебство, есть шанс, что меня сделают нормальной, здоровой, такой, как все. Легко, с помощью магии.
В гостиной мерцали ночные светильники, догорали поленья в камине, на овечьей шкуре спала Хэйзел. Я стянула из холодильника кусок марципанового теста и вышла в сад. Побродила среди деревьев, посмотрела на звезды, замерзла – холодные ночи не редкость для этих краев. Даже в июле температура может опуститься ниже пятнадцати. Потом отправилась обратно. Под ногами пружинил мокрый от вечерней росы газон, дул слабый ветер, и от аромата жимолости кружилась голова.
Я остановилась, чтобы отцепить от розового куста уголок одеяла, и в глубокой тишине расслышала странные звуки. То ли плач, то ли стон. Звуки доносились из западной спальни с бархатной занавеской и приоткрытым окном. Я подошла ближе и медленно, миллиметр за миллиметром, заглянула внутрь, за занавеску.
В комнате горел ночник, на развороченной кровати сплелись в одно целое два человеческих тела. Я узнала Мэри – бабушкину экономку, молодую женщину с белой, как молоко, кожей. А над ней, как инкуб, наконец нашедший себе добычу, навис Себастьян – бабушкин охранник и шофер, который обычно сопровождал бабушку там и сям, занимался ее машинами и следил за порядком. Треугольник его спины был обвит женскими руками и ногами, как стены замков бывают обвиты стеблями плюща. Он накрыл ее собою как гранитной плитой, а она прорастала сквозь него, текла через него рекой…
Я впервые увидела обнаженное мужское тело во всей его, так скажем, оригинальности. Массивное, загорелое, слепленное совершенно по-другому, нежели тело женщины. Спина с косыми широкими лентами мышц по бокам, руки и грудь в темных волосах и, наконец, – тот самый орган, который Себастьян раз за разом погружал в тело Мэри. Оказывается, пенис не просто «вводят», о чем в моих книгах, конечно же, умалчивалось. Им водят туда и обратно, им пронзают, им колют, как кинжалом… Мэри застонала. Неужели ей больно? Неужели то, что он с ней делает – это плохо?
Я была готова бросить камень в окно, закричать птицей или залаять собакой, чтобы вспугнуть его, чтобы остановить, но тут Мэри выгнула спину и попросила: «Сильнее!»
Мои ладони потеплели, я не могла пошевелиться. Вся кровь покинула руки, ноги, мозг и стекла в низ живота. Я сжала ноги так сильно, что онемели мышцы.
Мэри почти плакала: Себастьян ее, похоже, убить решил своей штуковиной, и она была не против. А потом она резко замолкла, ее руки соскользнули с его плеч и раскинулись в стороны. Себастьян еще пару раз вошел в нее, а потом опустился рядом, поцеловал ее и укрыл одеялом. Они о чем-то пошептались, обнялись и наконец погасили свет.
А я все стояла у окна, не чувствуя ни ног, ни рук – только болезненное онемение в животе, кишках и голове. И почему-то грусть.
Следующим утром к бабушке приехал Сейдж. Я не видела его целый месяц, но приезд меня не обрадовал. Я толком смотреть на него не могла, краснела и пыталась избегать. Теперь я знала, что именно он делает со своими девушками. И это знание больше не позволит мне прыгать к нему в кровать с утра пораньше с воплями «Доброе утро, дурачина!», не позволит разгуливать по дому в коротеньких пижамных шортиках и полупрозрачной майке, едва прикрывающей грудь, или прыгать на спину дикой кошкой, когда он совсем не ждет. Я даже не уверена, смогу ли теперь просто обнять его, зная, на что способно это тело, когда он наедине со своей подругой…
Сейдж не мог не заметить всех этих перемен.
