Можно потерпеть, когда тебе вводят катетеры, иглы, ректальные свечи, зонды, суют в уши ватные палочки, засовывают в рот градусник или отсасывающий слюну шланг на приеме у стоматолога… Приятного мало, так? А когда в тебя вводят не инструмент, а часть чужого тела – это как вообще? Кому это может нравиться? Неужели многим, если об этом даже книги пишут?
Меня передернуло от отвращения.
Я ушла вниз, в гостиную, громко топая ногами, врубила телек, выкрутила громкость на максимум и начала танцевать под Леди Гагу и ее «Bad Romance».
Так-то!
Мужчина не сможет
– Рам-ма! Рам-ма-ма-а! Га-га-у-ля-ля! Хочу плохой роман!
А вот и Сейдж. В одних штанах спустился вниз: волосы всклокочены, губы порозовели, соски съежились в два сердитых бугорка. Тэйла спустилась следом – щеки алые и футболка шиворот-навыворот.
И пока она шнуровала свои беленькие «адидасы», Сейдж хмуро поглядывал в мою сторону.
– Хочу тебя уродливого! Хочу тебя больного! Хочу тебя всего, пока это бесплатно! – начала петь я и прыгать чокнутой лошадью по комнате.
Сейдж вышел с Тэйлой на улицу, смачно грохнув дверью.
– Хочу твоей любви! Хочу твоей мести! Давай вместе напишем этот порочный роман!
Вернулся. У-у-у, неужто мы разозлились?
– Хочу твои психи и твою вертикаль! Хочу видеть тебя в зеркале заднего вида! Малыш, какой же ты чумовой!
– Долорес, что ты творишь?! – Сейдж выхватил у меня пульт, в который я артистично орала, как в микрофон, и выключил телек.
– J’adore l’amour! Et je veux ton revenge![4] J’adore l’amour! Не хочу быть друзьями! – продолжала петь я уже без музыки.
И тогда Сейдж схватил меня за руку и больно сжал запястье.
– Лори!
Я резко остановилась, и рваная челка косо упала мне на глаза.
– Что ты здесь устроила?! – заорал Сейдж. Он был взбешен, на волосок от ярости.
– Я знаю, чем ты занимался там с ней.
– И чем же?!
– Засовывал свой пенис ей во влагалище! – сказала я с отвращением.
Сейдж пару секунд смотрел на меня в полном замешательстве, потом застонал, закатил глаза и запустил пальцы в волосы.
– И это гадко! – закричала я ему в лицо. – Помнишь тот день, когда ты написал на ежика в саду за сараем? Так вот – это еще хуже, чем писать на ежика!
– Долорес, – Сейдж тяжко вздохнул и упал в кресло, закинув ногу на ногу, – совсем как отец. Повязать галстук и надеть очки – и будет почти он. – Мне стыдно за того ежика, сколько раз повторять? Пожалуйста, давай об этом забудем. Что касается всего остального: ты не можешь называть гадким то, о чем не имеешь ни малейшего представления.
– Мне уже противно тебя слушать!
– Что ты вообще знаешь о сексе?
– Все, что надо! Я прочитала книгу «Детям про «Это», и «Энциклопедию для подростков», и «Ваша девочка взрослеет», и еще нашла у родителей одну книгу… «для взрослых». Там какая-то акробатика цирковая, только блевотная.
– А теперь забудь все то, что там написано, – сказал мне Сейдж. – Секс – это не акробатика. Не анатомия и не физиология. И неважно, кто, что и куда сует. Неважно. Самое главное не увидишь глазами, этого нет на картинках.
– Что, еще и кино про это бывает? – вытаращилась я.
– Бывает, но речь не о том. Самое главное происходит в голове: твои мысли все улетучиваются. Ты не можешь думать ни о чем – только о человеке, который рядом. И о том, что с ним можно сделать… В хорошем смысле слова. И с его согласия, конечно. Время исчезает, пространство исчезает. И внутри у тебя такой ураган, что кажется: еще чуть-чуть – и голову снесет… И для всего этого достаточно просто поцелуя. Или даже прикосновения руки. Все. Вот это секс. А то, что ты в тех книжках читала, – это все… ерунда.
Я замерла посреди комнаты, загипнотизированная голосом Сейджа и тем, как серьезно он все объяснял. И мне так понравилось то, что он сказал, что весь мой гнев, и стыд, и отвращение вдруг куда-то исчезли. А что, если он единственный, кто прав?
«А ведь мне не суждено испытать то, о чем он говорит», – подумала я. Я никогда раньше не задумывалась об этом, но сейчас вдруг осознала: все то, что происходит с Сейджем, о чем пишут в книгах, все это запретное, и странное, и тайное, что случается между людьми, когда они остаются наедине, – все
