предложил мне присесть и вежливо поинтересовался, не проголодалась ли я.
«Да, очень проголодалась на ваших харчах», — нарочно дерзко ответила я, чтобы посмотреть, что же будет дальше.
К моему удивлению, комендант лагеря тотчас распорядился накрыть стол. На нем появились два горячих блюда, мясо, овощи, фрукты и открытая бутылка вина.
«Кушайте на здоровье, — сказал комендант Штайн. — А чтобы вас не смущать, мы пока выйдем в соседнюю комнату».
Офицеры вышли. Я накинулась на еду и выпила немного вина. Оно было кислым и мне не понравилось.
Потом меня стало клонить в сон. Когда вернулись Штайн с Хеллером и пожилым офицером, я не сразу сообразила, что они от меня хотят.
Я с большим трудом поняла, что комендант лагеря Штайн просит меня помочь ему в обновлении регистрационных списков военнопленных. Он сказал, что они составлены не очень аккуратно. Мол, должность писаря в штате не предусмотрена. Ему самому и его офицерам этим заниматься некогда. Поэтому не соглашусь ли я заново составить такие списки?
Отнекиваться я не посчитала возможным. Да и вряд ли мой отказ был бы принят. Поэтому я согласилась. Ведь комендант предлагал мне просто переписывать уже готовые бумаги, а что в этом такого преступного? — Тут Стефания посмотрела на младшего лейтенанта Ивашова.
Наверное, она хотела увидеть в его глазах пусть не сочувствие, а хотя бы какое-то понимание того, что в простом составлении списков ничего такого антисоветского нет.
Но Стефания Слободяник не заметила ничего подобного и уныло продолжила:
— Со следующего дня я стала приходить в лагерную комендатуру, где мне предоставили отдельную комнатку, и заново составлять списки заключенных, пребывающих в лагере. Почерк у меня был красивый и понятный, и комендант Штайн остался мною доволен.
Когда я закончила со списком, Штайн поручил мне вынести из него на отдельные листки имена каждого десятого пленного. Я не понимала, зачем это нужно, но вынуждена была так и сделать.
На следующий день на общем построении старший лагерный офицер Хеллер зачитал этот список с моих листочков и велел пленным, перечисленным в нем, выйти из строя. Они шагнули вперед. Хеллер объявил, что с территории лагеря сбежал один пленный. За это будет казнен каждый десятый заключенный. Он добавил, что так будет всегда, когда кто-то совершит побег. Поэтому тем, кто все же имеет мысли об этом, следует помнить, что тем самым они погубят своих товарищей. Потом несчастных отвели на хозяйственный двор и там расстреляли.
Комендант Штайн через надзирательницу Ирму объявил мне благодарность за хорошую работу. Об этом слышали все женщины, находящиеся в нашем блоке.
— И как они отнеслись к тому, что к расстрелу военнопленных вы, так сказать, приложили руку? — поинтересовался младший лейтенант Ивашов.
Он уже понимал, зачем коменданту лагеря военнопленных нужны были эти вот поручения, чего ради он вообще использовал такую тактику в обращении со Стефанией Слободяник. Немцы не особо часто использовали этот метод в своей оперативной работе, но он неизменно оказывался одним из самых эффективных.
— Женщины перестали меня замечать, делали вид, будто я вовсе не существовала, — глухо ответила Стефания. — Они смотрели на меня с ненавистью. Все их разговоры при мне смолкали. Иногда я слышала, как они в спину называли меня фашистской сучкой.
Потом оказалось, что никакого побега из лагеря не было. Немцы просто взяли и расстреляли каждого десятого пленного согласно моим спискам. Но и тогда я еще не понимала, что же действительно хочет от меня комендант лагеря Штайн.
— А когда поняли? — спросил Егор Ивашов.
Стефания довольно долго молчала, потом глухо произнесла:
— Однажды меня вызвал к себе комендант. При нем был тот самый пожилой офицер, говорящий старомодными словечками. Штайн сослался на нехватку людей и послал меня в город с повесткой, в которой были указаны адрес и фамилия. Со мной пошел немецкий солдат, который совсем не знал по- русски.
Мы вышли в город, нашли нужный дом. Я отдала повестку уже немолодому местному жителю по фамилии Полозов. Ему предписывалось немедленно явиться в лагерную комендатуру для допроса. Он посмотрел на немца, потом на меня, собрался, и мы пошли. Полозов сильно хромал, и идти ему было довольно тяжело.
Когда мы вошли на территорию лагеря, я увидела, что там, на бывшем плацу для строевых занятий, стояла виселица, только что сколоченная. Полицаи схватили Полозова и подвели к ней.
Рядом с виселицей стоял пожилой офицер.
Он посмотрел на Полозова и спросил:
«Узнаешь меня, комиссар?»
«А-а, ваше благородие, — посмотрев на офицера, произнес Полозов. — Теперь вы, стало быть, германцам прислуживать изволите?»
«Я готов прислуживать хоть самому черту, — ответил пожилой офицер. — Только бы очистить мою родную землю от таких мерзавцев, как ты».
«Нет здесь никакой твоей земли, — сказал Полозов и сплюнул. — А германцев мы скоро выгоним с моей Родины».
