Достоевский и его парадоксы

сегодня мистер Хайд раскрывает, что лежало под этим романтизмом. Вчера гордый европейский экзистенциальный человек звал Соню стать его подругой в деле спасения человечества, сегодня жалкий русский фантазер зовет ее, чтобы не оставила его одного на каторге.)

По ходу второго диалога с Соней разворачивается в полную силу ирония мистера Хайда, и Раскольников занимается самоанализом, предвосхищая метод доктора Фрейда, а роль медиума-аналитика, сидящего за спиной пациента, в данном случае исполняет Соня Мармеладова, которая задает наводящие вопросы. Раскольников упрямо желает постичь свою прагматику, узнать, что такое его личность. Признавшись Соне в убийстве, он постепенно отслаивает одну причину для убийства за другой, как отслаивают от распаренной капустной головы листья, погружается в самокритику все ниже и ниже, отметает все больше и больше признаки хоть какого-то идеализма в своем поступке, пока не признает, что убил, чтобы доказать себе, что он не человеческая вша и способен на большее. Но каким замечательным ни казался бы его самоанализ (его «Слово»), самое главное о себе он сказать не умеет, потому что не может осознать конкретность своего «я» в конкретности российского контекста жизни и, как следствие, переносит (накладывает) европейский контекст жизни на русский. И это одно делает его негодным экзистенциальным человеком (согласно Хайдеггеру и Ясперсу, человек находит свою аутентичность только в момент, когда точно осознает свое место в мгновении своих времени и пространства). Сам Достоевский знал про это место и потому так постоянно вопил в «Дневнике писателя» о неаутентичности русского интеллигентного человека, воспитанного европейской культурой; но в романе об этом молчок, хотя, в конечном счете, роман, может быть, только об этом и написан.

Итак, Соня – единственный человек, которому Раскольников может не стыдиться открыться, а ему необходимо открыться хоть одному человеку. Эту мысль формулирует еще в начале романа сонин отец, жалкий пьяница Мармеладов; русская идеалистическая мысль вознесла слова Мармеладова на невообразимую высь как аксиому и откровение о человеке вообще, не беря во внимание, что через Мармеладова говорит пьяная прагматика безвольного алкоголика и что волевым и сильным людям вовсе не обязательно иметь конфиданта.

Но кроме безволия у Раскольникова есть еще одна причина, по которой его влечет к Соне Мармеладовой. И эта причина есть следствие иного еще сорта раздвоенности его мироощущения, когда, с одной стороны, он называет всех людей вошью, покорной силе и носящей в сердце убийство, а с другой стороны, испытывает к самым за чертой нормального существования отверженным и покорным своей судьбе людям особенное чувство. Когда Раскольников сталкивается в первый раз с Соней, он сперва смотрит на нее, как смотрят другие люди (то есть с невольным презрением), но: «взглянув пристальней, он вдруг увидал, что это приниженное существо до того уж принижено, что ему вдруг стало жалко». Никто в романе, как бы он ни был хорош или умен, ни Разумихин, ни Порфирий, не способен испытать к Соне то чувство, которое испытывает к ней Раскольников. Но это еще не все. Оказывается, он выбрал ее себе в попутчицы еще до того, как увидел ее, – только со слов ее отца, то есть умозрительно! То есть он зри л ее внутри себя, как, не сознавая того, зрят некий идеал, пока вдруг не увидят в жизни его воплощение. Ничего себе идеал, к которому, обретя его в жизни, испытываешь почти непрерывное презрение!

Придя к Соне, рассказав ей про себя и увидев, что все, что она может предложить ему, это то, что он отступился от бога и что его попутал дьявол, он снова видит, насколько они разные люди, и начинает «ненавидеть» ее за то, что открылся ей. И то, что он в глубине сознания знает, что каким-то образом нуждается в ней, только добавляет к его чувству унижения и раздражения. Он открылся такому вот человеку, такой женщине, которая не просто так же пассивна, такая же вошь, как остальные люди, она в этой своей пассивности превосходит всех людей… а между тем, одновременно в нем живет ощущение ставить ее выше всех людей!

Вот вам русский вариант экзистенционального героя. А тут еще Соня, эта совершенно городская девушка, городской, по сути дела, люмпен, начинает говорить о земле, каким-то только Достоевскому известным образом связывая паганскую землю с христианской религией, и говорит Раскольникову, чтобы он пошел и поклонился земле, и Раскольников, как завороженный, идет! Хемингуэй сказал, что удивительно, насколько Достоевский плохо пишет и насколько его интересно читать: еще бы не интересно читать такого рода «научную фантастику»! Вот секрет: Достоевский писал научную фантастику «наоборот», то есть не пытаясь создать новую, от ума мифологию, как это делают научно-фантастические авторы, но извлекая из глубин себя самого образы, в которых оживали ассоциации с мифологиями прошлого – что может быть интересней этого? Пусть Раскольников – это что ни на есть модернейший для своего времени молодой человек, все равно в нем будто сидит человек доисторических времен с тоской по особенной простоте тех времен, когда люди еще не умели рассуждать, как не умеет рассуждать натуральный убийца Петров из «Мертвого дома». Казалось бы, вот странная пара – Соня Мармеладова и Петров, и, однако, между ними есть глубинное общее: у обоих отсутствует разум, как тот понимается в контексте европейской культуры. Раскольников выбрал Соню себе в попутчицы до того, как узнал ее лично, по рассказу ее отца, как она, не говоря ни слова, пошла продавать себя за деньги, чтобы помочь семье. Раскольников приходит в первый раз к Соне и устраивает этой женщине, чье существование есть нерассуждающая покорность судьбе, высокопарный идеологический скандал, а она его боится и не понимает. Но все-таки ее запредельная покорность, которая так раздражает его, одновременно притягивает его. Раскольников приходит к Соне европейским Лоэнгрином и устраивает ей истерику, драматически объясняя с точки зрения разума, как бессмысленно жить, как она живет, но она его не понимает (на самом деле, она даже русского дурачка Лебезятникова понимает больше, чем Раскольникова). Единственный раз, когда их точки зрения как-то пересекаются, это когда Раскольников чувствует, что мысль о самоубийстве действительно приходила ей в голову, но и это ничего не доказывает, потому что такого рода «мысль» вовсе не мысль, а слепое движение по инстинкту покончить со всем. У Сони в голове нет мыслей в том смысле, в каком мысль понимается людьми вроде Раскольникова, ее жизнь течет по инерции, и, поскольку у нее в жизни есть смысл, ее жизнь терпима. И если даже она говорит,