Витгенштейн считал свой «Трактат» одновременно и философским, и литературным произведением. Кроме того, существуют романы, в которых имеются философские пассажи и даже целые главы, состоящие из философских рассуждений, например, многие труды Достоевского, «Волшебная гора» Томаса Манна или «Человек без свойств» Роберта Музиля. Было бы несправедливо полностью исключить эти романы из области философии только потому, что они являются литературными произведениями. Другими словами, провести четкую границу между философией и литературой трудно, и, по моему мнению, это совершенно необязательно. Мы интуитивно можем заметить различие между «литературными» и «философскими» трудами авторов, которые пишут и то и другое. К примеру, «Тошнота» Сартра явно является литературным произведением, а его «Бытие и ничто» – однозначно философским. Но вот объяснить, в чем заключается разница, не так уж легко.
Общепринятое различие между философией и художественной литературой состоит в том, что художественная литература строится на вымысле, а философия вроде бы нет. Главный персонаж романа Томаса Манна Ганс Касторп, не существовал в действительности, равно как и Ставрогин Достоевского. Но вымышленными являются и многочисленные марсиане, которые приводятся в пример в работах по аналитической философии. А как быть с рассказом Платона о кольце Гига, которое делает своего хозяина невидимкой? Большинство персонажей диалогов Платона написаны, по всей видимости, с реально живших людей, но едва ли сами диалоги являются точным пересказом разговоров, которые они вели. Философские работы полны вымысла, в том числе в виде мысленных экспериментов с инопланетянами, параллельными мирами, обменом телами и т. п.
Можно было бы разделить философию и литературу, заявив, что философия оперирует пропозициями, то есть утверждениями, претендующими на истинность, тогда как литература просто описывает вымышленные события и выражает чувства. Именно так смотрел на литературу Кант, отдавая ей должное за честность, с которой она предается развлекательной игре с воображением, не претендуя на истину. Но использовать истину как критерий различения литературы и философии затруднительно, поскольку в некотором смысле изобразительное искусство и литература тоже претендуют на истину. Для таких философов, как Хайдеггер, Гадамер и Адорно, стремление искусства к истине является ключевым не только для самого искусства, но и для философии. Марта Нуссбаум утверждает, что философия – и особенно философия морали – зависит от художественной литературы, поскольку некоторые истины, касающиеся человеческой жизни, можно адекватно изложить только в литературной форме. И как уже упоминалось выше, Ноам Хомский считает, что из романов мы узнаем о жизни больше, чем из науки. Идея не в том, чтобы заменить науку литературой, а в том, чтобы признать роль обеих в нашем поиске знания о себе и мире. Можно ли использовать слово «истина», говоря о тех открытиях, которые мы делаем благодаря о литературе, зависит от принятого нами определения истины. Но есть основания считать, что любое определение истины, которое исключает художественную литературу из ее источников, будет точно так же исключать и философские произведения.
В философии применяется широкий арсенал средств художественной литературы, в том числе метафоры, к примеру, «бритва» Оккама, «свет разума» Локка, монады Лейбница, в которых находит «отражение» вся Вселенная, бесчисленные юридические метафоры у Канта, «призрак коммунизма», бродящий по Европе у Маркса, «языковая игра» Витгенштейна и многие другие. Философы охотно пользуются метафорами, и Жак Деррида отмечал, что между метафизикой и метафорой издавна установилась тесная связь. Наш язык пронизан метафорами настолько, что его без метафор невозможно себе представить, и это лишний раз подтверждается опытом логического позитивизма. Большинство философских терминов имеют метафорическое происхождение. Сам по себе термин «метафора» может послужить примером (от греч.
Метафоричность философии представляет собой проблему лишь в том случае, если принимать за идеал язык, лишенный метафор. Страх перед фигуральными выражениями коренится в том, что философия – дисциплина дискурсивная, или аргументативная, и использование метафор и тому подобных средств выглядит как подмена аргументов образами. Другими словами, кажется, что логика подменяется риторикой, а философия традиционно пыталась отмежеваться от риторики. В основе этого отмежевания лежит противостояние между философией и литературой. Платон пишет об извечном противостоянии между философией и поэзией, но никаких свидетельств такого противостояния найти не удалось. Судя по всему, Платон сам выдумал это противостояние, чтобы обозначить самостоятельное (и привилегированное) положение философского дискурса по сравнению с другими письменными жанрами. Мы унаследовали от Платона представление о том, что аргументы служат истине, а риторика представляет собой искусство убеждения, с истиной никак не связанное. Но никакие аргументы не могут быть хороши «сами по себе», а лишь с определенной точки зрения, и риторика, таким образом, защищает либо одну точку зрения, либо другую, а вне риторики языка не существует. Сам Платон прибегает ко всем мыслимым средствам риторического арсенала. Ту же идею мы находим у Канта, который считает риторику обманчивой и убежден, что она отнимает у других людей свободу, наводя ложный блеск. Впрочем, крестовый поход Канта против риторики сам построен на риторических инструментах (к примеру, сравнение риторики со стенобитной машиной).
Ненавистники метафоры, в том числе Фреге и Кант, мечтают о письме «без стиля», пользуясь выражением Ролана Барта. Только вот письма без стиля не существует. По другую сторону баррикад находится Витгенштейн, который саму философию считает вопросом стиля. Он стилистически вписывается в
