Философия философии

немецкую традицию как прямой последователь Новалиса, Шлегеля, Шопенгауэра и Ницше. Согласно Витгенштейну, задача философа – показать связи между вещами так, чтобы прояснить их для читателя. Этот процесс напоминает создание художественного текста, и он утверждает, что философский труд – это сочинение, то есть вымысел. Все это в полной мере относится к философскому творчеству самого Витгенштейна, и в этом смысле показателен упрек, брошенный Расселом в письме от 1912 года, где он пишет, что в ответ на требование предоставить исчерпывающую аргументацию Витгенштейн ответил ему, что это нарушит красоту его изложения. Витгенштейн подчеркивает, что искусство – важный источник истины, и отмечает поразительное сходство между философскими и эстетическими изысканиями. Он сравнивает самого себя с художником или архитектором. В этом он был далеко не одинок: многие другие тоже видели сходство между философией и искусством. Даже Рудольф Карнап, который скорее относил философию к наукам, в предисловии к «Логическому построению мира» (1928) подчеркивает сходство между позицией логического эмпиризма и идеологией современного искусства и архитектуры.

Многих философов можно узнать по стилю. Кант, Гегель, Ницше, Витгенштейн, Хайдеггер, Адорно, Деррида, Куайн и Дэвидсон обладали настолько индивидуальным стилем, что необязательно было видеть обложку, чтобы безошибочно угадать их произведения. Карл Ясперс указывал, что между формой и содержанием высказывания у всех великих мыслителей существует неразрывная связь. Как у великих писателей и художников, так и у великих философов есть собственный стиль, хотя, безусловно, не он делает этих философов великими. Философия и стиль так тесно связаны, что трудно себе представить, чтобы философ вдруг изменил своему стилю. Кантова «Критика чистого разума» (1781) не могла быть написана в стиле Гегеля, а «Феноменологию духа» (1807) Гегеля трудно представить написанной в стиле Канта. «Бытие и время» (1927) Хайдеггера невозможно переписать в стиле Куайна, а «Слово и объект» Куайна нельзя было бы написать в стиле Хайдеггера. Эти философские произведения можно «перевести» в плоскую, практически лишенную стиля прозу, но в этом случае они потеряют так много, что от исходного текста мало что останется. К примеру, если перевести диалоги Платона или афоризмы Ницше в виде сухих, формальных тезисов, у читателя сложится совершенно иное представление об их философии. Вместе с тем стиль не настолько важен, чтобы вне стиля авторов этих произведений попросту не существовало, чтобы они не могли вступать в диалог с другими текстами. И хотя стилистически Куайн и Деррида отстоят друг от друга так далеко, как это только возможно, их тексты могут «говорить друг с другом».

Кроме того, не существует веской причины предпочитать какой-то один стиль всем остальным. Аналитическая философия традиционно стремилась выражаться максимально «непосредственным», лишенным метафор языком – в отличие от более «богатого» языка континентальной философии, – поскольку наивысшей ценностью для этой традиции является «ясность». Но «ясность» можно понимать по-разному. Скажем, философу, воспитанному в континентальной традиции, Деррида покажется более «ясным», нежели Куайн, а для адепта аналитической школы Куайн будет более «ясным», чем Деррида. «Ясность» относится в первую очередь к способности считывать коды, заложенные в тот или иной текст. Короче говоря, ясность имеет отношение к контексту и зависит от того, к чему привык читатель. И, как отмечал Витгенштейн, невозможно доказать, что один стиль рациональнее другого. Языка вне риторики не существует, и аналитическая философия на самом деле не отстает от континентальной в том, что касается фигур речи и прочих приемов художественной литературы, что наглядно отражено в работах того же Куайна. Разница лишь в том, что эти две традиции прибегают к разным фигурам речи. По моему мнению, невозможно утверждать, что какой-либо философ аналитической традиции, к примеру Дэвидсон, пишет более «ясно», чем любой философ континентальной традиции, скажем, Деррида.

Стандартизация

В истории философии можно найти не меньшее жанровое разнообразие, нежели в истории художественной литературы. Здесь имеются и диалоги (Платон, Беркли, Юм), и афоризмы (Бэкон, Ницше, Витгенштейн, Чоран), стихотворения (Парменид, Поуп, Хайдеггер), романы (Камю, Сартр, Мёрдок), молитвы (Августин, Экхарт) и многое, многое другое. В наши дни философия гораздо более однородна с точки зрения жанра. По мере того, как философия становилась профессиональным занятием, в ней происходила стандартизация формы и стиля. Сегодня основными жанрами философии, практически вытеснившими все остальные, стали статья и монография.

Кроме того, наметилась явная тенденция к стандартизации языка философии – среди профессиональных философов в наши дни повсеместно распространился английский. Впрочем, не всякая философская мысль может быть выражена на любом языке. У древнегреческого языка имелись средства выражения, которых не было в латыни. На немецком можно провести такие тонкие различия, которые невозможно провести на английском, и наоборот. При переводе философских понятий с греческого на латынь, а затем с латыни на немецкий и английский произошла существенная их трансформация. Хайдеггер считает, что мы имеем дело с процессом упадка, в ходе которого понятия все более отдаляются от своих истоков. Но если не следовать за Хайдеггером в его преклонении перед истоками, мы также заметим, что этот процесс может оказаться продуктивным и открыть новые подходы и точки зрения. Новый язык дает новую перспективу. Хайдеггер довел эту идею до абсурда, утверждая, что настоящая философия может существовать лишь в рамках немецкого и греческого языков. Разумеется, это не так, и философствовать можно на любом языке, но – по-разному. Это связано со свойствами разных языков, а не философии. Билингвы, говорящие на двух языках как на родном, нередко сталкиваются с тем, что могут сказать на одном языке то, что не могут сказать на другом. Мышление и язык связаны, следовательно, от того, каким языком вы владеете, зависит содержание ваших мыслей. А знать несколько языков – значит создавать возможность для появления новых мыслей.