думаю, в этом он прав, и не сомневаюсь, что сто лет спустя Куайна будут читать только те, кому очень интересна история философии, а те, кому интересна философия сама по себе, всегда будут читать таких «историчных» философов, как Гегель и Хайдеггер. Впрочем, все это лишь догадки. Некоторые философы, обладавшие большим влиянием в свою эпоху, со временем оказываются преданы забвению, а те, кого современники практически игнорировали, оказываются канонизированы последующими поколениями. Большинство современных философов, даже самые известные, скорее всего, не оставят следа в истории философии и не станут частью философского канона. Кого будут помнить в будущем, предсказать сложно, поскольку это зависит от того, какие темы и задачи будут считаться приоритетными для философии, а этот вопрос пока остается открытым.
Философские проблемы не возникают из ниоткуда. Те задачи, которые философия решает сегодня, прошли долгую эволюцию, в процессе которой философы подхватывали идеи прежних философов, которые, в свою очередь, заимствовали идеи у своих предшественников. В ходе исторического развития эти идеи не раз подвергались критике и пересмотру, но их исторический багаж никуда не денется. У тех понятий, которыми пользуются сегодняшние философы, есть своя история, и она во многом определяет их значение. Можно сказать, что в каждой философской идее содержится вся история философии, независимо от того, осознает это ее автор или нет. Чарльз Тейлор утверждал, что невозможно заниматься философией, не занимаясь при этом историей философии. Это, конечно, преувеличение. У первых философов такой возможности почти не было, и все же они занимались философией. Дети философствуют, не опираясь при этом на историю философии. Можно изучать философскую проблему, не принимая во внимание историю ее решения, и нередко из таких чисто системных упражнений может выйти что-то любопытное, хотя их результат будет немного наивным, потому что автор не учел широкий исторический контекст и, следовательно, не мог обеспечить необходимый уровень саморефлексии. Зрелое понимание философии предполагает знакомство с важнейшими трудами из истории философии, а также с теми философскими концепциями, которые содержатся в этих трудах. Зрелая позиция относительно того, что есть философия сегодня, может сформироваться только при условии хорошего знакомства с тем, чем философия была раньше.
Тот, кто незнаком с историей философии, практически обречен повторять ее. К примеру, так называемый принцип доверия – знаменитый принцип, сформулированный в рамках аналитической теории интерпретации – был впервые открыт еще в немецкой герменевтике начала XVIII века, где он был известен под названием «Prinzip der Billigkeit». Критика «третьей догмы эмпиризма», то есть разницы между формой и содержанием, которую Дональд Дэвидсон излагает в статье 1974 года, впервые была сформулирована еще Гегелем в «Различии философских систем Фихте и Шеллинга» в 1801 году. Разумеется, от очередного изобретения колеса нет никакого вреда, но и восхищаться здесь тоже нечем. Случается, что старые идеи, раскритикованные в пух и прах, внезапно всплывают снова и получают большое распространение, поскольку все забыли о причинах их прошлого провала. История философии в значительной мере состоит из таких повторений, но дело в том, что ничто не повторяется в точности. Бывают и весьма
Многие ошибочные философские идеи тоже подвергаются переработке и повторному использованию. Из-за «лингвистического поворота» в философии, пионером которого считается Фреге, многие высказывали мысль, что язык должен был играть главную роль и в более ранней философии. Но ведь так и было! Вспомним «Кратил» Платона, интерпретации Аристотеля или философию языка у схоластов. Философию от Декарта до Канта часто описывают как период, когда философы занимались исключительно сознанием и полностью забыли о языке, но самое поверхностное ознакомление с трудами этого периода полностью опровергнет подобные утверждения. Как быть с философской школой Пор-Рояля (например, Бозе) и англо-шотландской школой (к примеру, Монбоддо)? А как же Локк, Лейбниц и Руссо? В немецкой философии были Тетенс, Ламберт, Гердер, Гаман, Кант и Гумбольдт – все они подробно рассматривали вопросы языка. Представление о «забвении языка» в ранней философии можно объяснить только полным незнанием истории философии.
Философия подвержена колебаниям так же, как мода. Некоторые разделы философии умирают, а затем воскресают. Так, по всей видимости, было с политической философией, по крайней мере, в англо-американской традиции, но затем она внезапно пережила бурное возрождение после выхода «Теории справедливости» Джона Роулза в 1971 году. Философская этика довольно долго влачила жалкое существование, но в последнее время снова стала актуальной в связи с прогрессом медицины и возникновением новых этических проблем. Всего несколько десятилетий назад метафизику считали напрочь устаревшей, но потом ситуация резко изменилась, начали выходить и активно обсуждаться объемистые труды. Как ни странно, это возрождение метафизики отчетливее всего проявилось в аналитической англо-американской традиции, которая всегда отрицала значимость метафизики.
Знание истории философии позволяет, в числе прочего, видеть альтернативы собственной позиции. Можно проследить исторические истоки собственного мышления и тем самым обрести новое понимание себя, осознав свою историческую преемственность. Мы многому можем поучиться у философов прошлого, не только на их успехах, но и на их ошибках. Важно знать декартову концепцию дуализма души и тела, чтобы понимать, почему такой взгляд неверен и не повторять тех же ошибок. Неоспоримые истины одной эпохи могут быть отвергнуты следующей как закоснелые предрассудки. В аналитической философии XX века одно поколение философов считало нейтральный чувственный опыт единственной надежной основой познания, тогда как следующее поколение объявило «нейтральный чувственный опыт» мифом. Философ, осознающий важность истории, учитывает ее в своей работе, которая никак не может происходить вне исторического контекста. Философская деятельность становится ситуативной и развивается в поле его интересов. Философский вопрос звучит не просто как «Что есть Х?» но и как «Почему мы задаемся этим вопросом об Х именно таким образом в данной исторической
