Велико искушение заявить, что раскол между континентальной и аналитической философией оказался гораздо глубже, чем различие между любыми другими традициями и школами в истории философии. Представители различных школ и раньше испытывали разногласия по многим вопросам, но у них, по крайней мере, было общее основание и принципиальное согласие в том, что касается терминологии, постановки проблем, методов исследования и т. п. Эмпирики и рационалисты хотя бы могли вести между собой дискуссию о своих разногласиях касательно источника знания. Между Англией и континентальной Европой постоянно происходил обмен идеями. Локк подвергался влиянию Декарта и Мальбранша, в свою очередь оказывая большое влияние на французскую философию. Лейбниц посвятил целую книгу критике идей Локка. Юм основательно изучил работы Бейля, а Кант и Гегель сыграли большую роль в развитии как английского идеализма (Грин, Брэдли), так и американского прагматизма (Пирс, Дьюи).
Раскол между континентальной и аналитической философией прервал этот чрезвычайно плодотворный обмен идеями между представители разных культурных и языковых традиций. Два философа, один из которых получил образование в русле континентальной, а другой – в русле аналитической традиции, едва ли найдут, о чем поговорить, несмотря на то что будут иметь степень по одной и той же дисциплине. У них практически не будет общей терминологической и методологической базы, не будет общих проблем. Если они и смогут общаться, то на темы, связанные с периодом до раскола. Впрочем, и здесь им трудно будет понять друг друга, поскольку такие понятия, как «онтология», «истина», «доказательство» и т. д., имеют разные значения в этих двух традициях. Это будет приводить к систематическим недопониманиям и в результате к обрыву коммуникации. Значение слов может меняться в зависимости от контекста и традиции. Ведущие представители обеих традиций зачастую просто неспособны понять друг друга. Когда Морис Мерло-Понти и Гилберт Райл принимали участие в одной и той же конференции, Мерло-Понти спросил: «Разве мы делаем не одно и то же?», и Райл ответил: «Надеюсь, что нет!» Хайдеггер и Карнап тоже не достигли взаимопонимания, равно как и Альфред Джулс Айер с Жоржем Батаем или Джон Сёрл. В 1930-х годах Теодор Адорно жил и работал в Оксфорде и не раз выражал недовольство отсутствием в тамошнем кругу коллег, достаточно квалифицированных, чтобы понять его работу. Звучит неожиданно, учитывая, что многие ведущие философы аналитической традиции – в частности Айер, Райил и Остин в работали в Оксфорде в то же самое время. Адорно пытался говорить с ними о философии, но ему, по его словам, приходилось упрощать объяснения до элементарного, чтобы они вообще хоть что-то поняли. Айер, в свою очередь, считал Адорно просто «забавным персонажем». У них не было общей почвы для установления контакта.
Термин «аналитическая философия» принадлежит, по всей видимости, Герберту Фейглю, но направление существовало и до того, как он дал ему название. Трудно сказать точно, когда возникла аналитическая философия – в подобных случаях точную дату не установить, – но если всё же попытаться, то можно предположить, что это было в 1912 году, когда встретились Рассел и Витгенштейн. Изначально речь шла о философском проекте, согласно которому решение философских проблем заключается в лингвистическом и понятийном анализе. Молодой Витгенштейн определял философию как «критику языка». Он считал, что все философские проблемы носят лингвистический характер, поскольку в основе их лежит непонимание логики языка. Такая лингвистическая философия сильно отличается от собственно лингвистики, поскольку философский анализ языка не интересуется языком не как таковым, а лишь как средством решения специфических философских задач. С точки зрения представителей аналитической традиции, решение проблем можно найти благодаря переводу на искусственный язык или улучшению естественного языка. Так, Ричард Харе определял этику как «логическое исследование языка морали». В предисловии к антологии «Лингвистический поворот» (The Linguistic Turn, 1967) Ричард Рорти пишет, что «лингвистический поворот» можно считать важнейшим философским открытием за последнее время, а может быть, и за всю историю философии. Новая форма философии должна была не просто стать новым подходом – она должна была прийти на смену онтологической направленности античной и средневековой философии и когнитивистской ориентации философии Нового времени. Еще отчетливее эта позиция проявляется у Майкла Даммита, утверждавшего, что основная идея лингвистической философии заключается в следующем: (1) объяснение языка дает объяснение мышления, (2) объяснение языка не предполагает объяснения мышления и (3) только объяснение языка может дать адекватное объяснение мышления. Впрочем, впоследствии оказалось, что далеко не все философские проблемы можно решить подобным образом. Не имеет смысла отрицать, что лингвистический анализ может послужить прекрасным методом для разрешения некоторых философских проблем, но мало кто согласится, что этот метод является
Постепенно понятие «аналитическая философия» расширилось и включило в себя почти всю англо-американскую философию, которая равняется на естественные науки и придает большое значение определению терминов и строгой логической аргументации. На сегодняшний день большинство представителей аналитической традиции ориентируются скорее на когнитивные дисциплины, нежели на лингвистику. Впрочем, здесь необходимо заметить, что не все философы, относящие себя к аналитической традиции, действуют с оглядкой на естественные науки. Поэтому Питер Хэкер, описывая развитие англоязычной философии в XX веке, предложил провести различие между «аналитической философией» и «научной философией». В числе представителей первого направления он называет Остина и Райла, в числе последователей второго – Рассела и Куайна. Мне кажется, что такое разделение нецелесообразно. Исключение Рассела из представителей аналитической философии противоречит здравому смыслу, хотя и подчеркивает, что не все философы аналитической традиции ориентируются на естественные науки.
Куайна можно назвать довольно неоднозначным представителем аналитической школы, поскольку, с одной стороны, он довел лингвистический
