Драконов делал шаг. Зола облепила стропила и поперечные балки, будто серый грибок.
Они вышли в большую шестиугольную комнату. В разные стороны от нее отходило пять коридоров, оканчивавшиеся консолями, превращая комнату в нечто вроде центра управления.
На стены были нанесены различные знаки и изображения. Символы Саламандр — пламя, змей и голова дракона — слабо поблескивали под гало- лучами терминаторов. Лампа наверху также была шестиугольной, и свет расходился вокруг, повторяя ее рисунок.
Эмек сосредоточенно изучал подсвеченную зеленым консоль, когда к нему подошел Тсу'ган.
— Не отходи слишком далеко.
— Ты слишком беспокоишься обо мне, брат. Я могу и сам себя защитить.
Тсу'ган насмешливо фыркнул.
— Это
Апотекарий когда-то был воином Дак'ира, которого Тсу'ган назвал «Игнейцем». При мысли о бывшем сержанте на лице Огненного Дракона появился непрошеный оскал.
Эмек предпочел не реагировать. Даже сейчас, когда у него появились новые обязанности, боевые братья из старых тактических отделений все еще неприязненно относились друг к другу.
— Что ты делаешь? — резко спросил Тсу'ган, когда понял, что апотекарий не собирается отвечать.
— Проверяю связь с аварийными системами.
— И?
Эмек повернулся.
— Даже по прошествии столетия все, похоже, работает.
Криостазисная камера в полной сохранности. Корабли вроде «Протея» строились на века. — Он прервался и посмотрел в глаза Тсу'гану. — Тебя раздражает, что я посвящен в некоторые детали этой миссии, которых ты не знаешь?
Тсу'ган стиснул кулак, и сервомоторы в его перчатке как будто зарычали.
— Любопытство однажды убьет тебя, брат. Или, возможно, хуже… возможно, оно погубит твой оптимизм и сломает тебя.
Тсу'ган уже уходил, когда Эмек произнес ему в спину:
— Это будет до или после того, как ты себя сожжешь в пепел в солиториуме?
— Что ты об этом знаешь? — Тсу'ган остановился и огрызнулся в темноту.
— Когда я принял мантию Фугиса, то взял и его заметки и данные из апотекариона. Там упоминается твое имя.
Тсу'ган словно одеревенел, но затем голос Эмека смягчился.
— Скорбь не постыдна, но опасна, когда направлена внутрь.
Тсу'ган не обернулся, хотя очень этого хотел. Выяснять, что Эмек знает о его пристрастии к боли, он будет потом — его внимание привлекло нечто иное.
— Что ты знаешь о горе? — пробормотал он вместо этого и прошел во вход-арку, отделявшую комнату от широкой галереи.
По обеим сторонам длинного помещения тянулись ряды дверей. Выглядело оно, как изолированный покой для пациентов, проходящих интенсивное лечение. Пол был частично покрыт белой плиткой, кое-где испачканной серым, кое-где расколотой или сорванной с места. Двери — пласталевые, с одиночными смотровыми окошками — тоже были белыми. На некоторых имелись поблекшие пятна, в полумраке выглядевшие почти коричневыми или черными.
Тсу'ган наморщил нос от запаха, похожего на смесь озона и горящего мяса. Глухой отзвук его шагов совпадал с биением сердца. К этим громким ударам присоединилось легкое постукивание, будто пальцем по стеклу. Тсу'ган пошел на звук.
Авточувства не предупреждали о каких-либо опасностях.
Гравитация и содержание кислорода стабильно держались на приемлемом уровне. На «Протее» все было спокойно. И все же…
Звук исходил из-за одной двери. В памяти Тсу'гана промелькнул образ, но ухватиться за него было так же сложно, как удержать в руках дым. Сердцебиение участилось. Он двинулся к двери, с каждым шагом та была все ближе. Осознав, что медлит, Тсу'ган обругал себя за слабость. И все же…
Ретинальный дисплей Тсу'гана не сообщал ни о каких угрозах. Ни тепловых следов, ни движения, ни выбросов газа или энергии. Длинная камера была чиста. И все же…
Он подошел к двери, вытянул пальцы силового кулака, чтобы дотронуться до стекла. Когда до него осталось несколько сантиметров, свет замигал, и Тсу'ган посмотрел наверх, на люмолампы. Когда он перевел взгляд обратно на окошко, в нем было лицо, смотревшее на него.
Частично распавшаяся плоть, отслоившиеся мышцы — скорее череп, нежели узнаваемый человеческий облик. И все же Тсу'ган точно знал, кто это.
—
