Даниел, нахмурившись, помолчал. Потом проговорил очень тихо:
– Если ты попытаешься убить меня в темноте, дождавшись ночи, то пожалеешь об этом.
– Знаю.
– Я не так высок ростом, но я сильнее тебя. Ты умрешь. И старуха, что там во дворе, умрет. Она ведь твоя мать? И вторая дочь твоя, девчонка, тоже умрет.
– Я знаю, – повторил Матьяс. – Всем мы умрем, человече. Все умирают.
Над столом пролетела муха. Неторопливая, жирная. Села на кровавое пятно на столе, поползла, цепляя хоботком крупинки рассыпанной соли.
– Ты можешь остаться здесь, – сказал Матьяс. – Законы гостеприимства везде одинаковы, я не убью тебя, пока ты под моей крышей. Или иди спать в поле, как собака. Мне все равно.
Он встал и повернулся к очагу, к Даниелу спиной, словно потерял всякий интерес к разговору. Движения его были по-прежнему вялыми, точно сонными. И Даниел только теперь заметил на затылке хозяина странную татуировку, пересекающую жилистую шею: прямая черта, перечеркнутая пятью короткими стежками. Словно голову отрезали и потом пришили обратно.
Даниел не был глуп, не был безрассуден. Но он шел сюда пешком много дней почти без отдыха, и он устал. Даниел вытянул из-за спины копье, зажал между коленей, упер древко в глинобитный пол. Спиной оперся о стену. Он не собирался спать. Он ждал.
2
Он был совершенно уверен, что не закрывал глаза, и все же в какой-то миг как будто открыл их. Ничто не изменилось, время не сдвинулось, жирная муха все так же копошилась на столе в кровавом пятне, присыпанном солью, а широкая спина лесоруба Матьяса, отца Джаники, сгорбилась впереди, заслоняя очаг. Ничего не изменилось, и в то же время изменилось. Даниел застыл, сжимая руками древко копья, упертого в землю меж его ног.
На столе перед ним стояла каменная статуэтка. Похожая на ту, что валялась на дороге перед избой, и Даниел поначалу решил, что это та самая. Хотя если бы Матьяс вышел из дома и вернулся, Даниел заметил бы это даже сквозь зыбкую дрему; он провел годы, охраняя семейный солончак, и спал очень чутко. Но через миг он понял, что статуэтка не та, другая. Больше размером и выглядит немного иначе. Там, на дороге, был просто грубый кусок камня в виде человеческой фигуры. В этой статуэтке тоже угадывались людские черты, но уже более явно. Вытесанные руки, прижатые к телу, сжатые вместе ноги. Лицо без носа и глаз, с широко раскрытым квадратным ртом. Должно быть, это и есть их богиня Боссзу.
Даниел расцепил пальцы левой руки и провел ладонью по глазам. И вдруг понял, что не хочет больше ждать.
– Когда, ты сказал, вернется твоя дочь?
Матьяс не ответил. Он все так же стоял у очага, с чем-то возился – в полумраке и чаду Даниел не мог понять, с чем именно. Даниел поднялся, вскидывая копье.
– Эй! Лесоруб! Говори, когда вернется твоя дочь!
Матьяс обернулся. Даниелу снова бросилась в глаза татуировка на его шее, хотя раньше ему казалось, что она проходит только сзади, под затылком. А теперь он увидел, что она есть и спереди. Точно посередине горла.
– А, ты проснулся, человече, – дружелюбно сказал Матьяс. – Погоди маленько, и я дам тебе отменной кровяной колбасы.
– Я спросил, где твоя дочь.
– Какая дочь? Да тебе, видать, приснилось чего? С дороги притомился, вон как сладко продрых, целую ночь и половину дня.
– Да что ты мне… – в бешенстве начал Даниел и внезапно осекся.
Когда он вошел в деревню, солнце уже почти касалось вершины холма, сползая вниз. А сейчас оно поднималось к зениту: близился полдень. Остаток дня, вся ночь и еще половина дня. Вот сколько Даниел просидел на скамье, прислонясь к стене спиной и не закрывая глаз.
Но как такое возможно?
Даниел шагнул вперед и вскинул руку с копьем. Несильно – пока что несильно – ткнул острием в шею лесоруба. Прямо под татуировкой.
– Что за игру ты затеял? – сказал Даниел тихо, с шипящей в голосе угрозой смерти. – Ты чем-то меня опоил?
– Что ты, что ты! Мы ж вместе пили и ели… ты гость в моем доме… шел мимо, попросил крова… смилуйся, на мне двое малых детишек!
Даниел медленно повернул голову. Кто-то копошился в углу у очага. Дети. Двое, как и сказал Матьяс. Одного возраста, близнецы, едва научившиеся ходить, голые и грязные, как новорожденные крысята. Они дрались за ломоть кровяной колбасы, свирепо и молча. Даниел был совершенно уверен, что, когда он входил в избу, никаких детей здесь не было.
– Джаника, – сказал он. – Мне нужна Джаника. Где она?
– Так ты за Джаникой пришел? Тогда тебе не к нам надо, а в соседний дом, тот, что напротив. Там соседка моя, старуха Тодора, это у нее была дочь
