Сегодня историки уже не считают, что именно адвокаты совершили Французскую революцию, но этот тезис слишком уж часто повторялся современниками, чтобы его полностью игнорировать. В период Реставрации и Июльской монархии французская адвокатура переживает свой «золотой век». Но чрезвычайно важно, что «Диалог…» Луазеля переиздает именно Антуан Дюпен, обозначивший себя как бывший батонье парижских адвокатов. Он снабдил текст обильными комментариями и примечаниями, из которых становится очевидным, что Луазель для него — актуальный собеседник, затрагивающий «вечные вопросы» адвокатской практики. Таким же актуальным текстом «Диалог» становится для русской адвокатуры пореформенной России и, как выясняется, для современных российских адвокатов[392].
А это значит, что парижским адвокатам, беседовавшим во время вынужденных каникул 1602 года, выпала редкая удача — способствовать созданию корпорации, которая переживет века. Модель социопрофессиональной самоорганизации, отработанная на рубеже XVI и XVII веков, оказалась удивительно действенной.
Что это было?
Неужели все-таки получился сборник анекдотов? Да, это забавные или неприятные случаи из жизни адвокатов и университетских деятелей. Порой рассказы о них походили на биографические очерки. Но основная задача состояла не в том, чтобы описать их жизненный путь. Важнее было посмотреть, как они, столкнувшись с жизненными и юридическими коллизиями, искали пути их разрешения. Все же отметим то, что способно дополнить наши знания о личностях героев этой книги. Там, где в нашем распоряжении оказываются комплексы документов, мы наблюдаем некое их стилистическое единство, отражающее индивидуальный «документальный почерк» каждого из наших героев. Шарль Дюмулен, Жан Ле Пилёр, Пьер Галанд, Николя Ле Клерк, да и Жиль Бекдельевр склонны были не только поступать в жизненных испытаниях специфическим, характерным для них способом, но и придавать индивидуальное своеобразие своим документам. Можно даже говорить о «графологии» актового и в особенности нотариального материала. Зачастую этому способствует стремление использовать одну и ту же заготовку для разных актов. В результате получается нечто вроде «личного формуляра», применяемого при составлении документов, порой различных по жанру. Это присуще актам Филиппа Кавелье, но нечто подобное мы можем наблюдать и у других наших персонажей, например у Николя Ле Клерка и Жана Ле Пилёра. Что касается Антуана Луазеля, Луи Сервена и Этьена Паскье, я не могу делать выводы об их «документальном поведении», «графологии актов» или «личном формуляре», коль скоро не работал с их нотариальными актами. Но в «Диалоге адвокатов» много говорится о личном стиле многих парижских адвокатов, читающемся сквозь особый контур их поведения — рассеянности одних, неразборчивости других, сумасбродстве третьих. Чем ближе ко времени составления «Диалога адвокатов», тем больше приводится сведений о таких индивидуальных особенностях, осознаваемых как нечто существенное, достойное упоминания. Это хоть и не «графология актов», но нечто ей родственное.
Наши герои, как мы не раз констатировали, принадлежали примерно к одной социальной группе, характеризовавшейся сравнительно высоким образовательным уровнем, а иногда и блестящей образованностью. Именно это и помогает разглядеть особенности их «документального поведения», поскольку адвокат и университетский преподаватель обладали возможностью самостоятельно выражать свои мысли и желания в большей степени, чем парижский каменщик или суконщик. Последние часто посещали нотариальные конторы или вели судебные процессы, но при этом их документы не столь красноречивы: они послушно следовали нотариальному формуляру, предлагаемому им нотариусом или прокурором. Это вполне естественно. Но герои моей книги в той или иной степени выделяются даже на фоне себе подобных.
При более внимательном рассмотрении выявляется некая биографическая особенность. В основном коллизии, о которых идет речь, разрешились для героев этой книги относительно благоприятно. Но вспомним, что в ту эпоху человек воспринимался в первую очередь как часть своего рода. Потому-то для Луазеля, Паскье и их молодых слушателей так важно знать происхождение адвоката и судьбу его потомства: удалось или нет ему стать основателем хорошего рода. Если мы взглянем не на одного человека в конкретный момент, но на общую линию социальной динамики его семьи, то картина будет неожиданной. Подобного рода исследования обычно демонстрируют историю успеха, обеспеченного усилиями нескольких предшествующих поколений[393]. С этой точки зрения триумфаторов среди наших героев мало.
Кровавая развязка борьбы за сеньорию Миньо оборвала род Шарля Дюмулена весной 1572 года. Но даже и без этого траектория социальной эволюции его семьи шла по нисходящей. Его предки были дворянами еще в конце XIV века, о родстве с ними вспомнила королева Елизавета Тюдор. Но его отец, принадлежа к младшей ветви рода, вынужден был отчуждать и закладывать свои земли. Сам Шарль вечно находился в стесненном положении, оба его брака трудно назвать выгодными, да и единственную дочь он выдал за человека хорошего, но небогатого и незнатного.
Расчетливый Жан Ле Пилёр кажется противоположностью рассеянному Дюмулену. Но вспомним, что двоюродный дед Жана Ле Пилёра был влиятельным (должность докладчика прошений королевского дома была престижной) и богатым человеком, коль скоро его вдова оставила достаточно средств для основания вдовьего приюта и увековечения семейной памяти. Но его отец, как и сам Жан Ле Пилёр, должностями не обладали, пребывая в
