Но она опустилась перед ним на корточки, прислонясь спиной к шпалерному столбу, и Мильтон отвел взгляд, чтобы не видеть худую серую ляжку над черным шерстяным чулком, подвязанным бечевкой.
— Что ж вы не уходите? Мне больше ничего не нужно.
— Не спеши так говорить. Я скажу тебе одну вещь — может, она тебе пригодится. Мой зять хотел идти разговаривать с тобой, но я уломала его не высовываться из дома, я и сама скажу.
— Что?
— Одну вещь, мы давно уже собирались сказать это старшему из моих внуков, которые красные. А теперь вроде решили тебе сказать. Тебе ведь срочно нужно, некогда ждать.
— Да о чем вы?
— О том, что я могу тебе помочь фашиста найти, которого ты ищешь.
Мильтон положил бутерброд на край бака.
— Я вам не сказал, что ищу солдата, штатский фашист мне не годится.
— А он и есть солдат. Сержант.
— Сержант, — завороженно повторил Мильтон.
— Этот сержант, — объяснила старуха, — часто бывает тут недалеко, чуть не каждый день, и всегда в одиночку. Он к женщине ходит, портниха она, наша соседка, но мы с ней враги.
— Где она живет? Скорее покажите мне ее дом.
— Я же тебе сказала, мы с ней враги, и потому должна все объяснить. Только не думай, будто мы тебе адрес даем, чтоб ей насолить, мы помогаем тебе спасти твоего товарища, вот и все.
— Я понимаю.
— Хотя, если говорить по правде, она ой сколько зла нам сделала, особенно дочке моей. Шлюха она, ты уже догадался, и то, чем она теперь с этим сержантом занимается, просто пустяки рядом с тем, что она раньше устраивала. Ей двадцати лет еще не было, а она уже три аборта сделала. Самая грязная тварь в Канелли и на всю округу, и я не знаю, отыщется ли грязнее в целом свете.
— Так где она живет?
Старуха продолжала с обезоруживающим упорством:
— Она такого нагородила промеж дочки моей и моего зятя, а он ведь нездешний и глупость имел поверить этой вертихвостке, а не нам, хоть мы божились, что все она врет… Но теперь-то он ее раскусил, и они с дочкой живут еще лучше, чем раньше — до того, как эта змея попыталась нас отравить своим ядом.
— Я понимаю, но где?..
— И ведь она это сделала только от злобы, ей, видать, надоело быть единственной потаскухой в округе, вот она и выдумала себе напарницу, да-да, выдумала.
Мильтон щелчком сбросил бутерброд в бак.
— Меня не интересует ни ваше семейство, ни портниха, поймете вы наконец или нет? Меня сержант интересует. Он часто ходит?
— Всякий раз, как удается. Мы часами от окна не отрываемся. Можно сказать, s жертву себя приносим, чтобы каждый его приход к ней на заметку взять.
— Так когда он обычно приходит?
— Все больше вечером, часов в шесть. А бывает, что и около часа, после обеда. Не иначе как начальник какой, очень уж он часто увольнение имеет, из тех, кого мы видим, никто столько не имеет.
— Сержант, — произнес Мильтон.
— Это мне зять сказал, что он сержант, я в ихних чинах не разбираюсь. Если он тебе попадется, будь осторожен. По лицу видать, что он не трус, и мускулы аж через одежду проглядывают, и у нас он всегда ходит с пистолетом наготове. Я его раз встретила, не успела спрятаться за акациями, так он пистолет во как держал — наполовину из кармана вытащил.
— Только пистолет, — ответил Мильтон, — Вы никогда не видели его с автоматом? С такой штукой, у которой ствол в дырочках?
— Я знаю, что такое автомат. Нет, этот всегда с одним пистолетом ходит.
Мильтон потер затекшие ноги.
— Если он ке придет в час, буду ждать его в шесть. А понадобится — то и завтра весь день прожду.
— Он сегодня вечером явится, посмотришь. Да и в час, может, забежит.
— Тогда скорее показывайте дом.
Он подполз к ней на четвереньках и увидел сквозь лозы дом, на который она показывала пальцем. Деревенский домишко с недавно переделанным на городской лад фасадом. Впереди маленький дворик, во дворике непролазная грязь и несколько больших гладких камней, уложенных между калиткой и дверью. Дом стоял по ту сторону шоссе, метров на двадцать дальше. На задах был запущенный огород.
— Он ходит только по дороге? А полем — никогда? Я вижу, от казармы до ее дома можно пройти полем.
— Только по дороге. Тем паче теперь, осенью. Вряд ли ему охота по пути к ней в грязь лезть.
Мильтон машинально проверил пистолет. Женщина едва заметно отодвинулась, часто дыша.
— Это не обязательно, что он сейчас придет, — сказала она. — Не забудь, что я тебе говорила, он все больше вечерами ходит. А точнее сказать, ходит, когда может, хоть на полчасика, да заскочит. Она-то, видать, всегда согласна. Прямо кобель и сука.
— Что за вашим виноградником?
— Пустошь небольшая, ты ее видишь, бурьян на ней растет.
— А дальше?
— Акации, целые заросли. Если бы не вон тот пригорок, ты бы видел верхушки акаций.
— А дальше?
— Шоссе. — Чтобы ничего не упустить, старуха, вспоминая, закрыла глаза. — Шоссе, — повторила она. — Акации подходят к самому шоссе.
— Хорошо. Акации поднимаются до уровня дома?
— Я что-то не пойму, о чем ты спрашиваешь.
— Когда я дойду до конца зарослей, я окажусь перед домом?
— Почти что перед домом, малость левее. Если ты спрячешься в конце акаций.
— А что в конце акаций?
— Проселок.
— Вплотную к зарослям?
— На метр дальше.
— Он отходит от шоссе, не так ли? А куда ведет? На вершину холма?
— Да, на вершину нашего холма.
— И что, проселок все время по открытой местности проходит, на виду?
— Нет, не только.
— Я пошел, — объявил Мильтон. — Акации — это неплохо. Если мне повезет…
И он приготовился пролезть под проволокой. Старуха схватила его за плечо.
— Постой. А если тебе вдруг не повезет? Если не повезет, ты скажешь, что это мы тебя научили?
— Не волнуйтесь. Я буду нем как могила. Но мне повезет, должно повезти.
10
Он полз к тому месту, где кончались заросли акаций, гибкий и бесшумный, как змея. Расчет во времени был безошибочным, выбор места — идеальным: ползя наперерез, Мильтон секунд на пять опережал идущего сержанта. Встреча должна была произойти точно на стыке проселка и шоссе, когда сержант подставит ему спину: один квадратный сантиметр сгцмы — и фашист у него в руках. Только бы ничего не помешало, только бы мир на пять секунд замер, оставив лишь им двоим возможность двигаться.
Это так просто, что он сможет действовать с закрытыми глазами.
