щелкнули каблуками. «Его убили из-за потаскухи, — сказал командир. — Мне его не жалко, — но мой долг — немедленно отомстить за него: расстрелять пленных, которые у меня есть. Ни один из моих солдат, как бы он ни погиб, не останется неотмщенным». Они щелкнули каблуками. Но выполнять приказ приходится ему, сардинец спихнул это на него, а сам сел сочинять объявление, которое развесят после обеда по всему Канелли: пусть люди знают о последствиях убийства сержанта Роццони.
Через двор, нюхая землю, пробежала немецкая овчарка. Лейтенант провожал ее глазами, пока не услышал хлюпающих по грязи шагов. На Риччо были короткие штаны из маскировочной ткани и фуфайка — вся в дырах, в грязных пятнах от еды и впитавшегося пота. Он давно не стригся, длинные волосы заканчивались сзади косичкой, он то и дело неистово чесал голову.
— Стань смирно, — велел ему сержант.
— Не трогай его, — шепнул лейтенант и, уже обращаясь к Риччо: — Пройдемся по двору.
— Господин лейтенант, а разгружать-то чего? — спросил мальчик и поплевал на руки.
— Ничего, — буркнул лейтенант.
Через несколько шагов он заметил, что одна щека у Риччо опухла.
— Тебя что, били?
В хитрых и покорных глазах Риччо вспыхнули озорные огоньки.
— И вовсе не били, — ответил он. — С виду поглядеть, получается, мне здорово фотокарточку попортили, а на самом деле это у меня флюс. Нет, не били меня, наоборот — пирамидона дали.
— Болит?
— Теперь не очень. Пирамидон действовать начинает.
Во всем дворе остались только они вдвоем и овчарка: по-прежнему пригнув морду к самой земле, она бежала сейчас вдоль стены, за которой была речка. Лейтенант знал, что за этой стеной уже должен быть сержант…
— Так чего будем разгружать? — снова спросил Риччо.
— Ничего, — ответил лейтенант, на сей раз вполне внятно.
Из здания казармы вышли три солдата и с винтовками наперевес направились к ним. Риччо их не видел — он стоял спиной.
— Просто так вы нас никогда не звали — ни меня, ни Беллини, — сказал Риччо, почесывая лоб.
— Ты должен меня выслушать.
Риччо приготовился слушать, но тут же резко повернулся к трем солдатам, остановившимся у него за спиной.
— А они?.. — начал Риччо со старческой гримасой.
— Да, приготовься, — выпалил лейтенант.
— Умереть?
— Да.
Мальчик приложил руку к груди.
— Вы хотите меня расстрелять? За что?
— Разве ты забыл, что тебя еще тогда приговорили к смерти? Думаю, не забыл. А сегодня я получил приказ и должен привести приговор в исполнение.
Риччо судорожно сглотнул.
— Я думал, про тот приговор вы уже и не вспоминаете. Ведь целых четыре месяца прошло.
— Для тебя, к сожалению, ничего не изменилось, — сказал лейтенант.
— Но если вы меня тогда не расстреляли, почему вы хотите теперь меня расстрелять? Тот приговор уже все равно как недействительный. Раз вы тогда меня не расстреляли, значит, он все равно как отмененный.
— Нет, приговор не отменен. — Голос лейтенанта звучал все мягче и мягче. — Просто он не был приведен в исполнение.
Поверх головы Риччо лейтенант посмотрел на трех солдат, стараясь понять, нравится им или не нравится, что он так медлит, хочет, чтобы все было по-хорошему, и увидел: один из них с неодобрительной усмешкой поглядывает краешком глаза на окна штаба.
— Но ведь я себя хорошо вел. Разве нет? Все четыре месяца хорошо себя вел.
— Ты себя хорошо вел. Это правда.
— Ну а если так… если так, почему вы хотите меня убить? — В уголках глаз проступили две слезы, они не падали, становясь все крупнее и крупнее, — Мне только четырнадцать лет. Вы ведь знаете, мне только четырнадцать. Или вы, часом, что обнаружили про меня — старое что-нибудь? Но это все неправда, не было ничего. Я ничего плохого не сделал. И не видел, как другие делали, Я был связным — вот и все.
— Я тебе не сказал, что убит один из наших, — объяснил лейтенант. — Сержант Роццони, ты его знал. Его убил на холме кто-то из ваших.
— Будь он проклят! — прошептал Риччо.
— Правильно. Попадись он нам в руки!..
У Риччо пересохло во рту, он был не в силах пошевелить языком, не мог произнести ни слова, а ведь он знал, что, если сию минуту не заговорит, лейтенант подаст знак солдатам — и его поведут. Он вовремя овладел собой и сказал:
— Мне очень жалко, жалко, что так получилось с этим сержантом, но ведь, когда у вас раньше убитые были, с тех пор как я здесь, вы же меня не трогали!
— То было раньше.
— Помните, когда убили рядового Полаччи? — упорствовал Риччо. — Я даже помогал делать… как его… катафалк, и вы и не думали на меня сердиться.
— То было раньше.
Риччо мял в руках нижний край фуфайки.
— Но ведь я ни при чем. Мне только четырнадцать лет, и я был связным. Если по правде сказать, я всего второй раз донесение нес, когда меня поймали, клянусь. Я ни при чем. А приказание-то, приказание кто про меня дал?
— Разве ты не знаешь, кто здесь отдает приказы?
— Командир? — спросил Риччо. — Я его столько раз видел, вашего командира, тут, во дворе, и думаете, он на меня косо смотрел? Ничего подобного. Один раз показал мне хлыст, а сам смеялся.
— То было раньше, — вздохнул лейтенант, не находя в себе мужества поднять глаза на трех солдат.
— Я хочу говорить с командиром, — сказал Риччо.
— Нельзя. Да и бесполезно это.
— Так хочет командир?
— Разумеется. Здесь делается только то, чего хочет командир. Разве ты не знал?
Риччо тихо заплакал, тщетно шаря в кармане в поисках платка.
— Но ведь я, — сказал он, утирая слезы рукой, — я всегда себя хорошо вел, всегда слушался, Что вы мне велели, то и делал. Подметал, чистил сапоги, мусор выбрасывал, грузил и разгружал… А когда это будет?
— Сейчас.
— Прямо сейчас? — переспросил Риччо, приложив руки к груди. — Нет, нет, это невозможно. Постойте. Вы только меня… только со мной это сделаете? А с Беллини — нет?
— И с ним тоже, — ответил лейтенант. — Приказ касается и тебя и Беллини. За ним уже пошли на бойню.
— Бедный Беллини, — вздохнул Риччо. — А мы его не подождем? Так хоть мы вдвоем будем.
— Приказ, — объяснил лейтенант. — Мы не можем ждать. Ничего не… Смелее, Риччо, иди.
— Нет, — спокойно произнес Риччо.
— Пора. Возьми себя в руки.
— Нет. Я хочу видеть мать. Маму. Мне только четырнадцать лет. Это невозможно.
Офицер вскинул глаза на солдат. Двое из них — он понял — хотели, чтобы это скорее кончилось, из жалости хотели; третий смотрел на него злобно, с издевкой, как бы говоря: «С нашим братом они так не церемонятся, для нас у них одна увертюра — зубоскальство, а а ты тут сопли развел, ишь какой добренький.
