Заметим, что в рукописи «Онегина» «веление» Евгения звучит предметнее: «И молвил: Всех пора на смену», что в данной транскрипции читается как смена всех «надоевших», то есть особо неприятных Александру I лиц, представляющих передовые умы России. Отсюда: «отворотился и зевнул…».
Относительно «долгого терпения» Евгением именно балетов Дидло следует отметить то обстоятельство, что в перенесении Дидло на Петербургскую сцену московского балета А. Глушковского (1821 г.) «Руслан и Людмила, или Низвержение Черномора» Евгений мог усмотреть пасквиль на свою особу, о котором Пушкин упоминает в «Воображаемом разговоре с Александром I»: «…Ах, В. В., зачем упоминать об этой детской оде? (то есть о «Вольности». –
В финале XXXV строфы восьмой главы романа Пушкин пишет:
Для современников, как и для Пушкина, «брань» ассоциировалась с войной против Наполеона. Сравним:
Финал приведенного стихотворения «На взятие Парижа»:
отсылает к характеристике Александра I в первой главе: «Онегин добрый мой приятель // Родился на брегах Невы…» – то есть вновь отсылает к «Благословенному» Александру I.
Таким образом, Онегин был не только участником войн с Наполеоном, но и любил брань долгое время – отсюда: «…разлюбил он наконец…».
Следует остановиться и на других особенностях рукописного текста романа. В черновике IV главы выпущенной «Исповеди» Евгения – Татьяне читаем следующее признание:
В известном авторском отступлении в VIII главе «Онегина»:
Пушкин соглашается с приведенным выше признанием Онегина, который, очевидно, прожил к тому времени «полвека», то есть около пятидесяти (!) лет. Для подтверждения нашего вывода вернемся к рисунку Пушкина в первой главе романа (1824 г.):
У «Онегина» на «картинке» – шляпа «а ля Боливар». Шляпе Онегина посвящены многие работы исследователей, В последнем «дополнении» к академической точке зрения Б. Баевский пишет: «… Когда Пушкин писал первую главу, эти колебания моды ушли в прошлое. Но память о них осталась. Поэт с подчеркнутым стремлением к достоверности исторических реалий задержал внимание и на них… Поэт сделал все, чтобы читатели не прошли мимо социального смысла современной моды.» Комментатор не сказал главного: к какому историческому времени относились эти реалии «современной» моды? Ибо Пушкин одевает своего Героя, точно следуя рассказу очевидца тех лет: «Первое употребление, которое сделали молодые люди из данной им воли, была перемена костюма: не прошло и двух дней после известия о кончине Павла I, как круглые шляпы («а ля Боливар». –
Итак, 13–14 марта 1801 года, «Надев широкий Боливар, Онегин едет на бульвар…» Напоминаем, что Евгений, будучи педантом («…Евгений В своих уборах был педант…»), скрупулезно следовал моде. Возникает вопрос: сколько же было «франту» лет в марте 1801 года? По академическому «подсчету», который исходит из известных стихов: «Дожив без цели, без трудов, до 26 годов…», – Онегину не более 2-х лет, как и поэту Пушкину. Но если учесть горькие годы «бесплодных лет» Онегина, то годы жизни Онегина совпадают с годами Александра I: 1777 – ноябрь 1825 = 48 лет, то есть почти «полвека».
Таким образом подсчет Пушкина:
мог быть прочтен «для слуха», как лета календарные, то есть Онегин прожил до 26 лет своего царствования. (1801 – конец 1825 года.)
Итак, профиль ЮНОГО Героя в первой главе романа (совпадавший с профилем императора в последний год жизни (работы Бромлея 1825 года) отсылает исследователей к 1801 г., к тем дням, когда «Евгений» вместе с «Ленским»-Пушкиным «уносились мечтой к началу жизни молодой» – то есть к «прекрасному началу царствования Александра I», – по отзывам современников.
Но так ли оно было «прекрасно»?
Мы подошли к главнейшему факту в биографии Героя романа.
Из рукописи первой главы мы узнаем, что у Онегина не только был брат, с которым Евгений был «дружен», но и то обстоятельство, что Евгений
Думается, в этих смелейших стихах Пушкин открывал читателям «невидимую» Павлу I «сеть» заговора, т. е, убийство отца Героя. И именно отсюда родилась известная строфа ХVII второй главы, повествующая о «незатихающей муке» Евгения:
