русские – не выходцы, не переметчики, для коих ubi bene, ubi patria (где хорошо, там и родина)». Спустя полгода по написании «Мыслей на дороге» Пушкин, не выдержав «блеска» и «шума» Петербурга, напишет:
И в плане продолжения стихотворения читаем: «О скоро ли я перенесу мои пенаты в деревню – поля, сад, крестьяне, книги, труды поэтические, семья, любовь, религия, еtс, смерть» (3, 2, 941).
Мысль о побеге из «святого» Петербурга – города, обреченного «пламени и ветрам», развита в «Страннике» 1835 г. с отчаянием, близком апокалиптическому:
выделено курсивом в автографе.
Небезынтересно и то обстоятельство, что в лицейском стихотворении 1815 г. «Лицинию» – те же мысли:
Формула предреченья гибели «Рима» – Петербурга 1815 г.: «И хлынут на тебя кипящею рекой» – войдет в 1833 г. в образ кипящей Невы, которая: «Как зверь остервенясь, на город хлынула…» (5, 451)
Где же здесь любовь к Петербургу? Пушкин любил совсем иные картины:
пишет Пушкин – «Тибулл» в «Деревне» 1819 г.
В стихотворении «Вновь я посетил» поэт противопоставляет «смиренные лачуги», убогий невод рыбака, «смиренный залив» Михайловского алчным берегам торгового и военного Петербурга:
Перед нами поэтические двойники дикой вольности: «неведомых вод», «бедного челна» рыбака, чухонских изб, разбросанных «здесь и там», мимо которых смотрел Петр, полный «великих дум» о городе-крепости, который он заложил «назло надменному соседу».
Вернемся к мыслям поэта на дороге из Москвы в Петербург. – «Петр I не любил Москвы, где на каждом шагу встречал воспоминания мятежей и казней…», – речь идет о бунте стрельцов, о том Пушкине, который «был четвертован за связь с царевной» (то есть с заговором Софьи) и как противоборство Петровой ненависти к Москве – в черновиках Вступления читаем пронзительные автобиографические строки:
В этих рукописных вариантах вновь звучит оппозиция «Сверчков» истории – Долгоруких, Репниных, «бесовскому болоту» – Петербургу, что подтверждают и мысли «Путешествия»: «Долгорукие чуть было не возвратили Москве своих государей, но смерть молодого Петра II снова утвердила за Петербургом его недавние права».
Итак, истина отношения Пушкина к Петербургу – в стихах 1828 г.
Отсюда и завершающие обвинения «Сверчка» – Пушкина тому, «чьей волей роковой под морем город основался».
Ужасен он в окрестной мгле… Не так ли ты, уздой железной Россию вздернул на дыбы.
Заметим, что в последних стихах Вступления:
Пушкин воспевает уже не «береговой гранит» Невы, а весенний, природный разлив ее берегов. Строки финала:
думается, звучат двусмысленно, ибо поэма начинается с наводнения, то есть бунта «неумиренной стихии».
Мировоззрение современной пушкинистики, взгляд исследователей на «занавешенную» поэму иллюстрирует статья И. Бэлзы «Дантовские отзвуки «Медного всадника», где автор, так и не услышав «отзвука Данте» в Пушкинских сближениях «больной Невы» с Дантовой Флоренцией, мятущейся в политическом хаосе, причисляет Евгения к разряду «тех ничтожных, толпы которых мечутся перед первым кругом ада», цитируя следующие строки Данте:
