говорят о том, что вторую здравицу, сердцем возгоря, Пушкин и «лицейские трубадуры» выпьют не за царя («Ура наш царь – так выпьем за царя»), а за Ту, которая подобно «певцу дубрав» – юному поэту (и «свя-щенносадовой Венере») – бродила некогда во мгле своих священных рощ.
то есть за царицу «Клеопатру» Лицея? Иначе чем объяснить выбор эпиграфа к Лицейской годовщине 1825 г. именно из 37 оды Горация?
Итак, Клеопатра угощает своих поклонников «на лоне красоты»:
Гости в недоумении:
Мысль Клеопатры восстановить равенство меж собой (!) и влюбленными «певцами» ценою жизни (!) восхищает Пушкина:
В этом отрицании римской характеристики – уже существенное различие Пушкинской царицы Египта от всех трактовок древних и новых времен. Обратим внимание и на редакцию 1828/35 гг., где повествование начинается с гнетущей тоски Клеопатры:
отождествляет Пушкин свою Клеопатру с Прозерпиной, Артемидой и Афродитой, что подтверждают дальнейшие ее «метаморфозы»:
Варианты стихов:
Архитектурная деталь перехода из дворца в покои отроков, волнующая недоговоренность последнего стиха, звучащая непроизвольной исповедью, наводит на мысль, что речь идет о «кельях» спящих лицеистов, ибо именно в темных углах лицейских переходов являлась отроку Пушкину его Муза в автобиографических строфах УП1 гл. «Онегина»:
Нельзя не заметить и той странности, что наряды «Александрийской» Дианы тождественны предметам туалета «мсье Онегина», которые «по ботническим волнам» доставляли ему Лондон и Париж:
Небезынтересно, что «чудеса» чертогов Клеопатры:
тождественны чудесам дворца «Черномора», где Людмила, проснувшись «под гордой сенью балдахина» (!), вдыхала тот же «фимиам»:
Картины неги во дворце Клеопатры: «Фонтаны бьют, горят лампады И сладострастные прохлады Земным готовятся богам».
Описание фонтанов «Александрии» в отрывке «Мы проводили вечера на даче» – «порфирные львы с орлиными головами изливают водометы из клювов позолоченных», как и перечисленное выше – туалеты и убранство покоев «земных богов» – напоминает величественный стиль «ампир» эпохи наполеоновских войн, проникнувший во дворцы Петербурга, Царского Села и Петергофа в конце ХVIII века. Более того, завершающие стихи поэмы о Клеопатре:
прямо отсылают к описанию спальни покинутой супруги Александра I – Елизаветы Алексеевны: «…Спальня имела что-то величественное: стены, обитые пурпурным бархатом и золотой парчой, разделяли ее надвое золотой гирляндой. Над кроватью был точно такой занавес (то есть пурпур с золотом. –
Думается, что никто, кроме Пушкина.
