свое собрание для сохранения достопамятных происшествий так, что олицетворение Корсиканского змия помещено в благоденствие Европы[225], по не намерению печатать сию оду в полном собрании [Хвостов 1817: I, 230–231].
Впрочем, Хвостов опять не утерпел и поместил-таки упомянутую в примечании патриотическую оду «Благоденствие Европы», посвященную Александру I, во вторую часть Полного собрания своих стихотворений 1817 года:
О ЦАРЬ, ТЫ не отринь мой слабый дар и глас!Не дерзостный певец, прияв без чувства лиру,Стремлюся подвиги высокие петь миру;Я слезы лью, – я Росс, прославленный Тобой!Ты Россам право дал быть гордыми собой [Хвостов 1817: II, 2].А знаете, коллега, интересно было бы, черт возьми, узнать, о чем писал бы Хвостов, если бы дожил до наших дней. К сожалению, смерть является естественным пределом для проявления патриотического чувства, но в принципе у нас есть возможность реконструировать, разумеется в приблизительном виде, нынешние взгляды вечно беспокойного поэта. Вы понимаете, о чем я говорю.
В конце позапрошлого века в Петербурге и Москве на популярных тогда спиритических сеансах часто вызывались духи почивших поэтов, причем многие из них, включая Пушкина и Баркова, оставляли своим еще живым соотечественникам художественные произведения. Мне всегда казалось подозрительным, что в числе загробных сочинений русских сочинителей, собранных мною по разным хранилищам, не было ни одного, посланного на историческую родину от имени Хвостова[226]. Дело в том, что большая часть этих стихотворений решительно напоминает манеру графа. Не прикладывал ли он – многообразный автор, заставивший в свое время говорить по-русски Буало, Расина и Лафонтена, – свою руку к сочинению стихотворений, традиционно приписываемых знаменитым сочинителям, ныне занятым более высокими материями? Не он ли является выразителем «коллективного загробного» русской поэзии? Что, наконец, вдохновляет его теперь в наших земных происшествиях?
На домашнем сеансе, проведенном в одной «нечистой квартире» (logement hante) в доме, где 140 лет тому назад проживала известный медиум мадам Блаватская, впоследствии разочаровавшаяся в спиритизме, мною был вызван через сильного медиума Ю.В. дух графа Хвостова. На мой вопрос, является ли он автором всех имеющихся в моем распоряжении посмертных стихотворений, последовал утвердительный ответ. На просьбу прислать мне для настоящего отдохновения, посвященного его бессмертному творчеству, новое произведение, сверху была сброшена кипа бумаги, на которой было записано стихотворение в 12 строф с 17 примечаниями, редкими широкими строками, довольно крупным почерком, вовсе не похожим на почерк медиума[227].
Прилагаемые стихи, посвященные святому равноапостольному князю Владимиру и датируемые 28 июля 2015 года, на мой взгляд, не являются подделкой, ибо отличаются свойственными прижизненным произведениям графа возвышенной лиричностью, своевременностью, благородством мысли и энергией ее выражения.
Для экономии места включаю в текст лишь первые полторы строфы:
Что зрю? Или пределы мираВ един совокупились град?Се он – се образ Владимира,Что смертныя боготворят.И снова славой Россов дышит;Ослеп – прозрел – оглох – и слышит![228]Он всемогущею рукойРазит укрытых[229] шкурой зверяИ к груди воина толпойПолзут кормиться чудь и меря[230].Окрепла Русь – любви исток,Пуп духа, государства стержень! Не украдя ее венок,Коварный враг во блат низвержен!И вновь вступает Россов сынВ Эвксин, свободный от срацын!Месть СтихотворцаНа «бородинском» стихотворении Хвостова я места экономить, конечно, не буду и приведу эту незаслуженно забытую оду[231] целиком, по первой публикации 1812 года, с «параллельными» комментариями на полях [Хвостов 1812: 1– 11]:
