также французской практикой, как было показано нами выше (см. указ Петра от 1717 года об этом[318], воспроизведенный в фотокопии).
Автором проектов, которому П. Н. Милюков уделяет много места и внимания, является иноземец, барон Христиан Анастасий Люберас[319]. От названного прожектера действительно осталось большое литературное наследие. В своих писаниях Люберас останавливался на вопросах о желательных нововведениях в России, излагал организацию государственного управления Швеции, и в частности народного и государственного ее хозяйства, и дал проекты регламентов всех государственных коллегий. В авторе виден государственный ум, знание и понимание современных ему задач экономической и государственной жизни. Этим отчасти можно объяснить высокую оплату его труда в России – в 5 тысяч рублей по тому времени (около 40 тысяч рублей золотом конца прошлого века), – положенную ему Петром. Тем не менее детальное изучение его сочинений, произведенное нами в связи с исследованием истории законодательства Петра I за период, предшествовавший появлению Любераса в России, и за годы пребывания его в нашем отечестве, приводит к выводу, что его обширные писания остались без всякого влияния на законодательные акты Петра I. Например, все мероприятия царя, нашедшие свое отражение в Регламенте Мануфактур-коллегии, в которой Люберас состоял на службе в должности вице- президента, были намечены и проведены на практике еще до него или осуществлялись помимо него – под влиянием неумолимых потребностей жизни, государственной и общественной, при помощи указов, формулированных самим царем. Полагаем, что Петр в свое время, так же как и П. Н. Милюков впоследствии, был приведен к повышенной оценке значения трудов Любераса умелыми, действительно с широким размахом составленными декларациями умного и образованного иноземца. Тем не менее по сравнению с ним скромный военный инженер Вилим Геннинг, и такой же всегдашний труженик вице- адмирал Корнелий Иванович Крейс, и даже только знаток бюрократических западноевропейских порядков Генрих Фик оставили гораздо больше, чем Люберас, следов в деле европеизации России, и в частности в истории русского законодательства.
Нет оснований и в «Пропозициях» Салтыкова[320] видеть проекты, побудившие Петра к проведению больших реформ, например по ограничению дробления и мобилизации недвижимых имуществ указом 1714 года, 24 марта. В следующей главе, в связи с изучением собирания иностранных законодательных источников в эпоху Петра I, нами будут высказаны соображения, не позволяющие признать за «Пропозициями» Салтыкова инициативы к изданию одного из характерных лично для Петра I законодательных актов.
Выводом из наших критических замечаний на основании приведенного выше большого числа фактов, обрисовывающих условия зарождения закона при Петре I, должно быть, по нашему мнению, утверждение, что подобного рода литературные «прожекты» иноземных и русских авторов, свидетельствующие о подъеме общественной мысли в эпоху реформ, отнюдь не являлись непосредственным поводом к законодательной постановке какого-либо крупного вопроса, не сообщали законодательного почина, а были лишь отзвуками на запросы и задания правительства, иногда удовлетворяли конкретной разработкой некоторых вопросов интерес царя и давали ему нужный и полезный материал, но уже в стадии выработки законодательного текста.
Многочисленность и большое разнообразие по содержанию законодательных актов Петра I, быстрота, а иногда и неожиданность внесения царем законопроекта на обсуждение Сената [– эти особенности] на современников реформы, стоявших вне законодательной работы, а в последующее время на исследователей, не полностью приобщенных к архивным источникам, черновым бумагам правотворческой лаборатории Петра I, производили и до настоящего времени производят впечатление случайной постановки того или иного вопроса на законодательное обсуждение. И с этой точки зрения издание важнейших законодательных актов, как и вся реформа Петра I, представляется явлением стихийным, проведенным без всякого плана, наскоро, без предварительного обсуждения, без постоянного компетентного руководства [со стороны] государственного деятеля, вооруженного комплексом государственных идей.
Разрешение этого принципиального вопроса затрагивает уже другую тему – о происхождении, развитии и плане реформы Петра I. Изучению этого вопроса будет посвящена последняя, заключительная глава настоящего очерка.
Подведем итоги.
1. Архивные источники, относящиеся к правотворчеству эпохи Петра I, дают обильный материал для восстановления истории его законодательства, в том числе и для изучения первоначального момента – подачи законодательного почина.
2. Побуждения к законодательной работе, импульсы к правотворчеству Петр I не столько черпал из бесед с государственными деятелями и учеными Западной Европы и из их трудов и не столько – из законодательств передовых тогда государств, сколько находил в непосредственном наблюдении самой жизни, в учете ее потребностей, в понимании интересов и задач, которые с такой необходимостью и неизбежностью ставились экономической, общественной и государственной жизнью России того времени.
3. Условиями и поводами к законодательной постановке того или другого вопроса, к подаче законодательного почина часто служили неустройство и отсталость тогдашней России: неорганизованность хозяйства, злоупотребления и отсутствие законности в государственных учреждениях, грубость и первобытность служебных нравов администрации, фаворитизм, невежество, ханжество и т. п. Это были побуждения и импульсы к правотворчеству, вытекавшие из отрицательных сторон русской жизни.
4. Поездки Петра за границу, его наблюдения более организованной и культурной жизни в Западной Европе, его впечатления от высокого уровня просвещения и техники, достижений в различных областях хозяйства явились побуждениями и поводами положительного характера. Они призывали законодателя к подражанию, к соревнованию.
