Священное ремесло. Философские портреты

мышления, в споре – рас-чет-веренное (ge-viert) бытие вещи. Само бытие есть некая спорность, das Strittige. Но такой спор – не борьба противоположностей, он не может быть улажен какой-либо диалектикой, или замирен в каком-либо синтезе, где противоречия были бы сняты на более высоком уровне развития. В истине у Хайдеггера не может быть ни развития, ни противоречий, поскольку, во-первых: в качестве истины самого бытия она по-парменидовски неподвижна, едина и свободна от «обмана воображения»; во-вторых: противоречия внутри истины бытия не заключены ни в одном из конкретных предметов (бытие сущего не может быть предметом); в-третьих: они не заключены и в рационально-понятийной системе мышления (бытие сущего не может быть мыслимо как предмет). Философское знание об истине содержится у Хайдеггера не в разрешении, но в онтологическом повторении спора внутри самой истины творения.

«Творение – устойчивый облик истины». Истина в этом облике совершается вновь и вновь в споре несокрытого с сокрытым, мира с землею, божественного со смертным. Происхождение мира и земли у Хайдеггера мы объясняли, исходя из своего рода внутренней необходимости, якобы возникающей по ходу читательского усвоения «странной» идеи спора. Следует, однако, признаться, что мы воспользовались запрещенным, хотя и оправданным в тот момент приемом, нежели честным разъяснением. Мир и земля должны были повторить между собою спор несокрытого с сокрытым, что обусловливалось прежде всего необходимостью онтологической, сохраняющей бытие творения. «Повторение» художественного творения есть вовлечение его в игру языка и восстановление его в поэзии. Мы имеем в виду опять-таки не психологический процесс понимания или восприятия творения, но скорее обратное: то, что творение-произведение искусства, по мысли Хайдеггера, обязано бытием своему имени, т. е. тому, что оно названо, выявлено языком как сущее. «Тем, что язык впервые дает имя сущему, сущее впервые обретает слово и явление»[195]. Иначе говоря, та истина, которая раскрывается искусством, не создается им, но предваряет его как истина. Она уже «подарена» сущему и подарена ему языком.

Для нас привычно представление о языке как об одной из коммуникативных систем. Такое представление так же, как и опирающаяся на него наука, основываются, по мнению Хайдеггера, на том же самом, метафизически субъективном способе мышления, предопределившем всякий познавательный процесс философии Нового Времени. Сущность человека в нем рассматривается метафизикой в качестве мерила всего существующего. Наше я становится тем первым измерением, к которому в той или иной степени принадлежит всякое сущее в бытии. В том числе и язык. Язык – в особенности, поскольку он используется как орудие человека, с помощью которого человек закрепляет бытие некого сущего в качестве такого-то факта, предмета, явления, смысла или слова. Сущее тем самым приобретает в языке свою вторую человеческую природу, делается осознанным. В человеческом мышлении оно становится знаком, который можно передать и воспринять, с которым можно оперировать в границах той или иной системы знаков и т. п. Но, возражает Хайдеггер, все, что передается или осмысливается в слове, уже существует благодаря тому, что было однажды названо. Все, что мы называем сущим, уже обладает своим наименованием в качестве такого-то сущего. «И такое наименование, о-значая сущее, на-значает его к бытию»[196]. Имя – не первосущность и не прообраз бытия всего сущего, но его плоть, его материал, его жилище. «Язык – жилище Бытия», – нередко повторяет Хайдеггер (см. Письмо о гуманизме, На пути к языку и в др.), но жилище, которое не человеком построено, человек лишь допущен к тому, чтобы жить в нем. Он существует под его кровом, поскольку под кровом языка обитает и сохраняется истина бытия. Соответствие с истиной бытия настраивает и определяет (ge-stimmt und be-stimmt) сущность человека. Сама истина говорит человеческим языком, предоставляя и освещая бытие всякого сущего. Истина бытия, которая утверждает и проясняет себя в языке, сохраняя ту несокрытость, на почве которой становится возможным искусство, раскрытие истины в творении.

XII. Язык как граница

Естественно, что такое понимание языка вызывает ряд вопросов. Если сущее приобретает право быть сущим только будучи названо, т. е. в имени, то что же такое сущее вне или до имени? Можно ли считать сущее вещью-в-себе или трансценденцией до того, как оно названо? Можно ли провести по-кантовски четкие границы между названным сущим, т. е. сущим-для- нас, и не названным сущим, т. е. сущим-вне-нас? Все это метафизические вопросы, как мог бы определить их сам Хайдеггер, поскольку они оспаривают его метафизику языка. Метафизические вопросы становятся законным наследием преодоленной метафизики. Они выявляют в ней то, что остается непреодоленным и неопределимым – истолкование самого бытия в языке и мышлении. Каждый вопрос о языке как о «жилище бытия» можно свести к одному нерешенному вопросу: как все-таки мыслить о бытии или как называть его?

Мышление Хайдеггера основывается на коренном различении бытия и сущего. Мы касались проблемы онтологического различения, когда говорили о забвении как о «скрытой сущности бытия». Бытие пребывает в забвении, поскольку память не хранит для него ни одного из тех названий, которые можно было бы отнести к тому, что может быть увидено, осязаемо и помыслено. Бытие забыто, поскольку не названо. Бытие как таковое, бытие вне сущего есть не-сущее, ничто. Метафизическое мышление обнаруживает ничто, когда от названного «явленного» сущего оно обращается к неназванному, «неявленному» бытию. «Если исходить из метафизики (то есть из вопроса о бытии и форме: что есть сущее?), то сокрытая сущность бытия, заказанная неприступность, ближайшим образом обнажается как вообще не-сущее, как ничто. Но ничто, будучи ничтойностью сущего, есть крайняя противоположность ничтожествующего. Ничто никогда не есть ничто, но оно не есть и некое нечто, в смысле какого-либо предмета; это самое бытие, истине которого передоверен бывает человек, когда он преодолел субъекта в себе и когда он уже не представляет сущее, как объект» [197].

Ничто есть «чистое» бытие, бытие вне сущего, которое, будучи противоположностью всего названного, еще не обладает наименованием для себя. Здесь мы говорим о ничто только в связи с учением Хайдеггера о языке. Но мы могли бы говорить о ничто в связи с какой-либо иной проблемой