звала его только Света, вернее, только ей он позволял называть себя именно так – с легкой долей иронии, будто бы не всерьез, но очень нежно и эротично. От этих простых слов у Ника по телу начинали бегать колючие, как пузырьки газировки, мурашки, а сердце замирало.
Но через несколько месяцев неожиданно случилось именно то, чего он так боялся. Света внезапно перестала брать трубку, а вскоре телефон ее начал отвечать тошнотворной металлической фразой: «Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети». Ник пытался дозвониться ей в течение нескольких недель, но у него ничего не вышло. Он даже нашел номер ее подруги-одноклассницы и, отважно преодолев аллергию на малознакомых или хорошо забытых им людей, бурно прогрессирующую с момента окончания школы, созвонился с ней. Но оказалось, что та не видела Свету уже много лет.
Однажды он даже под каким-то дурацким предлогом отправил Нину на Митинский рынок за покупкой пиратской базы адресов и телефонов. Все было бесполезно: Шизгара исчезла. Единственное, что осталось у него на память, – это маленький пластмассовый брелок в виде фиолетового самолетика. Света подарила его Нику после того, как он написал и спел ей грустную песню «Небо».
Внезапное и от этого очень болезненное исчезновение не прошло для него бесследно. Ник по-настоящему переживал, музыканты видели, что их лидер явно не в порядке, но боялись спрашивать его о чем-либо. Он старался забыть и Свету, и их роман, решив, что работа – лучшее лекарство. Это начало получаться – Нина с радостью заполнила его график гастролями, да так, что ни он, ни группа с полгода почти не появлялись в Москве. Но после всего пережитого Ник решил, что наличие чувств и постоянной подруги, или, упаси господи, жены – ненужная глупость, которой он больше не повторит. Ник не мог себе представить, что кто-то еще будет жить, спать и есть рядом с ним.
Секс, естественно, был нужен ему, как и любому здоровому мужику, но после романа со Светой он принципиально не встречался ни с кем в домашней обстановке. Верная Нина завела для его досуга специальную съемную квартиру, в которой он и проводил свои недолгие встречи с дамами. Кто-то из них надеялся завоевать сердце известного музыканта, кому-то просто хотелось развлечься – словом, они как-то сами появлялись и исчезали из жизни Ника, не оставляя в его душе никаких особенных следов.
Тем временем приступы тоски и паники не утихали. Почти каждую ночь он то задремывал под самое утро, снова видя сквозь сон кровь и смерть Севана, то опять просыпался и мрачно проваливался в липкое забытье. Алкоголь если и помогал, то совсем ненадолго. Попытки расслабиться при помощи секса тоже были неудачны. Он как-то даже договорился о встрече с молодой и привлекательной корреспонденткой, которая уже довольно давно и явно проявляла к нему не совсем журналистский интерес. Но придя на встречу с ней в полутемный бар, Ник почему-то запаниковал и немедленно взмок, как после пробежки. Чтобы не выглядеть в глазах ничего не подозревавшей девушки полным идиотом, он незаметно отправил Нине смс с просьбой срочно перезвонить. Сняв трубку, он с озабоченным видом что-то туда пробурчал и немедленно скрылся, оставив несчастную допивать свою «Маргариту» в полном одиночестве.
Вернувшись домой, Ник долго стоял под душем, пытаясь смыть с себя жирный налет тоски. В комнате ему показалось, что из угла на него кто-то смотрит. Обернувшись, Ник увидел, что там, конечно же, никого нет, кроме уже привычных ему карикатурных персонажей. На стене уже почти год висела картина, подаренная ему знаменитым Васей Ложкиным. Они были неплохо знакомы, и как-то художник подарил ее Нику на Рош-Ашана.
Тот вообще не отмечал никаких праздников, тем более еврейских, но искренне посмеялся над своеобразным ложкинским чувством юмора. Вся картина состояла из двух жутких рож старика и мальчишки, изображенных на зловещем черном фоне. На полотне крупным косоватым Васиным почерком было написано: «ДЕДУШКА НАТАН БОРИСОВИЧ СОСЛЕПУ ПЕРЕПУТАЛ СВОЕГО ВНУКА МИШУ С СОСЕДСКИМ МАЛЬЧИКОМ ВАСЕЙ, И РАССКАЗАЛ ЕМУ СТРАШНУЮ ЕВРЕЙСКУЮ ТАЙНУ». «Эх, Ложкин, грамотей! Запятая ведь тут не нужна», – Ник почему-то только сейчас обратил внимание на явную синтаксическую ошибку.
Прямо под картиной располагалась стойка с гитарой и маленький комбик. «Забыл. Вообще забыл про все, и про тебя тоже», – пробормотал Ник и бережно взял «Орфея» в руки. Он привык к тому, что внутри него все время что-то жило и звучало – слова, ритм, реже – мотив. Он так привык к этому состоянию, что сейчас поразился своей абсолютной внутренней пустоте. Наверное, первый раз в жизни Ник не знал, что делать, держа инструмент в руках. Он понял, что эта страшная тишина поразила его с момента смерти Севана. «А сколько прошло времени? Месяц? Два?» – он сел на любимый диванчик, через силу заставил себя настроить гитару и заиграл вступление к «Wish You Were Here».
Знакомые до боли звуки «Pink Floyd» немного привели его в чувство. Ник, словно стесняясь самого себя, промурлыкал первый куплет. Затем, будто бы для проверки, спел что-то из Кобейна. Потом были «Doors», Дилан и «Slade». Наконец он почувствовал, как страшно соскучился по своему «Орфею». Пальцы снова ощутили дерево грифа и металл струны. Он прибавил громкости. Перед его глазами замелькали слайды концертов, и Ник, наконец, перешел к собственному репертуару.
Несколько часов пролетели незаметно. Неожиданно руки сами заиграли вступление к одной давно забытой песне. Он написал ее во время их недолгих отношений со Светой, но так нигде и не исполнил. Ник не хотел даже думать о том, что эта негромкая песня может причинить ему боль. Но признавать это ему не хотелось, поэтому в качестве собственного оправдания он нафантазировал, что она была в какой-то неудобной тональности. Быстро нацепив на гриф каподастр, он снова сыграл вступление и запел:
Ник не без труда вспомнил слова этой до странности нежной песни. Он совсем успокоился и даже налил себе чаю, чтобы промочить пересохшее горло. За окном начинался поздний зимний рассвет. «Ни фига себе, уже утро? Черт…
