смогла.
Странная штука с этими летними платьями.
– Дорогая моя Сара! – воскликнула Маделин, приехав в Кашельмару на несколько недель. – Тебя пора поздравлять?
И я подумала: если не буду в это верить, то оно и не случится.
Но хотя я и сказала Маделин, что она ошибается, тем не менее понимала: у меня не остается иного выбора – только принять это.
Поначалу я не волновалась. Думала о вязальных спицах, падении с лестницы, стакане джина – обо всех этих историях всяких кумушек, которых я наслышалась за мою супружескую жизнь. У меня не будет этого ребенка. Я не могу родить его и остаться в своем уме. И страх сойти с ума снова так наполнил меня, что я долго ничего не могла – только трястись, не контролируя себя. Когда мне наконец удалось унять дрожь, я дала волю жалости к себе и заплакала. Все мысли о побеге на несколько следующих месяцев придется оставить. Бежать с детьми было довольно трудно, а при таком осложнении, как беременность, вообще исключено. Придется подождать. Я снова стала рыдать. Бога все-таки нет. Я умру, пытаясь избавиться от ребенка. Мысль о том, чтобы избавиться от плода, пугала меня. Снова слезы. Я плакала и плакала без конца в своей комнате.
А когда слез не осталось, вдруг подумала: бедная, бедная маленькая детка.
Я вспомнила и о том, кто хотел ребенка. Не Патрик. Не Макгоуан.
Я.
Почему меня так ошеломила моя беременность? Разве я всегда не получала того, чего хотела? Я хотела ребенка. Себялюбие настолько поглотило меня, что я презрительно усмехнулась, когда Патрик сказал, что в мир Кашельмары нельзя приносить ребенка, но он был прав, теперь я знала это, и ответственность за весь кошмар ляжет не на чьи-то плечи, а на мои.
Я поплакала еще, но на сей раз не из-за ребенка, а спустя долгое время, когда слезы высохли, подумала, что буду любить его сильнее всех остальных, чтобы искупить свою вину. Я пыталась представить этого ребенка и надеялась, что это будет девочка, темноволосая, как я, и совсем непохожая на Патрика. Когда я буду смотреть на нее, то уже не стану думать о Патрике и, что бы ни случилось, никогда-никогда, глядя на нее, не буду вспоминать пламя спички в темноте и немигающий взгляд Макгоуана.
Нет, я не вспомню об этом, потому что так сильно ее полюблю, что уже не важно, каким образом она была зачата. Моя любовь к ней защитит нас обеих от прошлой непристойности; напротив, может быть, Господь послал мне ее, чтобы притупить страшные воспоминания о той ночи. Конечно! Вот оно в чем дело. Ребенок – вовсе не катастрофа, а предвкушение победы, которую я в один прекрасный день одержу над Макгоуаном. Ведь не может быть большего триумфа, чем мое безразличие к воспоминанию о нем и моя радость не только в принятии ребенка, но и в любви к нему всем сердцем.
Я закрыла глаза. Чувствовала себя очень усталой, но пребывала в мире с самой собой и точно знала, что выживу.
Я не говорила Патрику, что беременна. Перешила свои платья, попросила белошвейку, чтобы она расширила их не по моде, но он никогда не догадался, почему я прячу фигуру. И в любом случае виделись мы редко. Иногда встречались в детской, а один раз в июле он подошел ко мне в гостиной, когда Маделин заехала на чай.
– Ну и кого бы ты хотел на этот раз, Патрик, – сына или дочь? – дружелюбно спросила Маделин.
Я не могла ее ни в чем винить; уже давно призналась: она не ошиблась тогда, решив, что я беременна. Маделин, естественно, предполагала, что Патрик с нетерпением ждет нового ребенка.
Патрик промолчал. Просто посмотрел на меня, встал и вышел из комнаты.
– Силы небесные! – воскликнула потрясенная Маделин.
– Он… он не хотел ребенка, – объяснила я, опасаясь, как бы она не начала задавать уточняющих вопросов, но Маделин только сказала:
– Никто не может идти против воли Господа.
Едва она ушла, я отправилась на поиски Патрика. Думала, он в саду, но нашла его в столовой с кружкой потина.
– Ты, по крайней мере, мог бы сделать вид перед Маделин, что рад! – раздраженно бросила я. – Ведь ты сам в первую очередь твердишь о необходимости соблюдения приличий!
– Извини. – Патрик поднял на меня взгляд, и я увидела, что он пребывает в таком же ужасе, что и я, когда только узнала о своем состоянии. – Господи боже, это просто черт-те что!
– Ребенок ни в чем не виноват. Ты, конечно, можешь быть к нему как тебе угодно безразличен, что же касается меня, то я сделаю над собой дополнительное усилие, чтобы любить его сильнее других.
– Это наименьшее, что мы можем сделать в сложившихся обстоятельствах.
Я не ожидала, что его чувства будут так же сильны, как и мои. После некоторого молчания я ответила:
– Что ж, пожалуй, я должна быть тебе благодарна за такое отношение. Думала, что поскольку это я хотела ребенка, то ты будешь обвинять меня в том, что случилось.
– Полагаешь, я бы пил так, если бы считал себя невиновным?
Его неожиданная готовность разделить со мной ответственность облегчила мое бремя. Мне даже стало немного лучше, но вскоре появились
