– Твой отец был очень жесток со мной. Не могу больше о нем говорить. Меня это слишком расстраивает.
Я ушел. А потом поссорился с дядями. Им пора было возвращаться в Англию, и в последний свой день в Кашельмаре они предложили подобрать мне школу с пансионом.
– Нет, – вежливо отказался я.
– Я думаю, это наилучшее решение, – настаивал дядя Томас, его взгляд обшаривал комнату, он словно оценивал обстановку и находил ее непригодной. – Боюсь, что атмосфера здесь пока для тебя неподходящая.
Я промолчал.
– Мы не предлагаем тебе уехать немедленно, – осторожно добавил дядя Дэвид. – Знаем, как ты любишь дом. Но может, в новом году…
– Нет, – повторил я.
– Ты должен получить хорошее образование, познакомиться с ребятами твоего круга, – быстро проговорил дядя Томас. – С нашей стороны было бы недопустимо позволить тебе оставаться в таком уединенном месте с несчастным недоучкой-наставником в компании только сестер и брата.
Я сумел удержаться от ответа.
– Но почему ты не хочешь уехать? – дружески поинтересовался дядя Томас. – Тебе понравится. Школа – это здорово.
– Дерьмо! – отрезал я.
– А ну-ка, немедленно оставь этот грязный язык! – сердито воскликнул дядя Томас. – Ты не с Драммондом говоришь! И когда ты ведешь себя таким образом, мы лишь больше исполняемся решимости удалить тебя из-под влияния Драммонда и немедленно увезти тебя в Англию!
– Я никуда не поеду. Я отказываюсь.
– Почему?
– Потому что меня почти два года таскали с места на место, и все изменилось, пошло наперекосяк, ничто не осталось таким, как прежде, кроме Кашельмары. Если вы попытаетесь увезти меня отсюда, я убегу, буду драться с вами, буду…
– Нед…
– Оставьте меня! – завопил я, когда дядя Дэвид попытался успокоить меня, положив мне руку на плечо.
Я выскочил из комнаты, чтобы не расплакаться при них.
Выбежав из дому, я помчался по дорожке. Я уже плакал, как младенец, но был так расстроен, что не обращал на это внимания. Бежал, почти не понимая, куда бегу, и рыдания душили меня так, что каждый вздох превращался в пытку. Я остановился, только добежав до ворот, и неожиданно налетел на кого-то, идущего навстречу.
– Пресвятая Богородица! – удивленно воскликнул Драммонд. – И что за нечистая сила за тобой гонится?
Он усадил меня у края дорожки спиной к дереву. Потом закурил, предложил мне затянуться. Драммонд делал это раз или два в Америке – угощал меня сигаретой, и я уже знал, как вдохнуть, чтобы не драло горло.
– Ну, – сказал он, усаживаясь рядом со мной, – я ни разу не видел у тебя в глазах ни одной слезинки и теперь с радостью узнаю, что ты такой же человек, как и все мы, но в честь чего ты льешь эти конкретные слезы… или лучше не спрашивать?
– Мои дяди хотят отправить меня в школу в Англию, – объяснил я. – А я не хочу.
– Так и скажи. Они не могут тебя заставить. Они тебе не опекуны.
– Я знаю, что ходил в школу в Америке, но то было другое дело. Не хочу сейчас уезжать из Кашельмары.
– Конечно ты не хочешь! Да и с какой стати человеку в здравом уме хотеть в Англию? Курни еще.
– Мой отец не стал бы меня отправлять. Он ненавидел школу. Два раза убегал. Сам мне рассказывал. Отец мне обещал, что никогда меня не отправит. Я много думал о нем, мистер Драммонд. Не могу выкинуть его из головы.
К собственному ужасу, я опять заплакал. Мне стало казаться, что я схожу с ума. На меня это так не похоже – плакать без всяких к тому оснований. Я с испугом подумал, может быть, это какие-то первые злостные признаки женоподобия.
– Что тебя беспокоит? – спросил Драммонд.
– Порочность моего отца. Его… пьянство. Это… не может передаться по наследству?
Он разразился смехом:
– Все известные мне сыновья пьяниц выросли и дали зарок не пить.
– Тогда почему люди становятся порочными? Я имею в виду – пьяницы.
Он надолго задумался, а потом просто ответил:
– Это как Божий промысел.
– Божий промысел? Порочность моего отца? – Я призвал на помощь все свое мужество. – Вся она?
Он опять задумался, потом твердо сказал:
– Вся.
