Братья опомнились, поправили свои галстуки-бляхи. Мигелито провел фонарем по кованым балясинам, превратив перила в какофоническую арфу.
– Есть еще гениальные идеи, толстячок?
– Si, claro, mamao[15]. Я тут подумал, что мы, объединив свои ресурсы, можем снять кино, – ответил Уинстон.
– Вот это да! – встрепенулся Фарик, приостанавливая разборки с тройняшками. – Вы когда-нибудь бывали в кино с этим чуваком? Мой кореш смотрел фильмы в местах, про которые вы даже не слышали. Я с этим чудаком как-то пошел на какую-то японскую киношку, да абы куда, а в YWCA.
– «Бездомный пес», – улыбнулся Уинстон.
– Фильм проецировали на стену. Я и так не фанат сидения в темноте, но там даже субтитры не получалось читать.
– Слишком быстро?
– Не-а, там и так все бледные, как швейцарский сыр, сидят в белой комнате, одеты в светлые льняные костюмы, так еще и субтитры сделаны белыми буквами. Я с ходу потерял нить – читать было так же бесполезно, как искать Белого на хоккейном матче. Но тот ниггер с большими губами играл круто.
– Такаси Симура.
– Больше я в кино с Борзым не ходил. Мне неуютно. В зале ни хера никого, кроме белых пенсов. Ни единого ниггера. Может, один-два тупых придурка, которые напоказ выгуливают своих белых сучек. «О да, Канны в этом году были анкуаябль». Педрилы! Черных пар там точно не было, сто процентов. Как ты вообще заинтересовался этим заграничным гуано, Борзый?
– Прогуливал как-то школу в Гринвич-виллидж. Вижу на вывеске маленького кинотеатра – «400 ударов». Ну, я сдуру решил, что это про кунг-фу, сразу зарулил. «Один взрослый. Где продают колу и попкорн?» Приготовился ко всяким стилям пьяной обезьяны, знаешь ведь. Оказалось, что картина…
– Не, вы его слышали? Картина!
– Отстань. В общем, этот французский чувак и его кореш… – Остальное Уинстон пробормотал себе под нос.
Фарик поднес руку к уху.
– Чего? Не слышу.
Чарльз, который сидел ближе к Уинстону, с готовностью отозвался:
– Кажется, Уинстон сказал «искали поэзию, чтобы объяснить свои непонятые жизни». И потом еще вроде «Бальзак».
Уинстон понимал, что сейчас не лучшее время пересказывать черно-белый фильм, который нечаянно покорил его сердце и заставил сопереживать французскому пареньку, Дуанелю, молодому, одинокому парижанину, который в последних кадрах бежит к морю. Уинстон хотел догнать его, схватить за плечо.
Губы Уинстона задрожали от отвращения.
– Ни хера я не говорил ни про какого Бальзака. Я сказал: «Они с корешем не хотели ползать».
– Но про поэзию ты точно что-то сказал.
Уинстон решил продолжить свой тет-а-тет с Бендито и спустился с крыльца.
– У меня есть идеи для двух фильмов. Один андеграундный, другой коммерческий.
Бендито кипел, но, защищенный своим значком и односторонней судебной системой, не двигался с места. Уинстон и Бендито уперлись друг в друга лбами, кончики их носов соприкасались, как у влюбленных эскимосов. Наконец Борзый заговорил, холодно и твердо:
– Мой андеграундный проект будет очень радикальным. Настоящий снафф, где ниггеры в масках устраивают засаду на полицейских и проводят полевое тестирование их пуленепробиваемых жилетов. Ребята выходят из кафе, вытирая подбородки… Чпок! Чпок! Называться будет «Офицер ранен». Будем продавать их тут на углу, рядом с пиратскими диснеевскими мультиками. Все доходы пойдут семьям людей, убитых копами.
Уинстон сделал глубокий вдох и начал перечислять имена, вбитые в его голову во время лекций о «полицейском насилии», когда отец еще забирал сына на выходные.
– Эрнест Сайон, Джейсон Николс, Ён Синь Хуан.
Капли горячей слюны Уинстона перелетали на лицо Бендито Бониллы и остывали на легком уличном ветерке.
– Леонард Лоутон, Фрэнки Ардсуага, Аннет Перес…
Бендито и его братья медленно вынули из держателей на поясе тяжелые и крепкие фонари. Уинстон отступил на два шага, громко поцеловал оба свои кулака и посмотрел на дубинки, плясавшие у него перед носом. Бендито рванул вперед с закрытыми глазами, со всей силы рубанув туда, где долю секунды назад стоял Уинстон.
– Я и тебя в этот список впишу!
Занеся кулак, Уинстон уже собрался врезать противнику, как вдруг две тонкие руки обхватили его сзади и отбросили обратно к крыльцу. Прикосновение Инес Номуры было знакомо Уинстону не хуже Иоландиного. Вдохновленные тем, что Уинстона оттащила хрупкая женщина, тройняшки завопили:
– Отпусти его, косоглазая сука!
Когда-то Инес восхищало упрямство братьев; по крайней мере они пытались противостоять издевательствам Уинстона. Но потом Бонилла совершили непростительный грех, став полицейскими, то есть приспешниками капиталистов-эксплуататоров. Энрике подскочил к Инес, сверкая бляхой, отражавшей
