спряжением глагола «быть» и многим другим, была неправильная, то и мысли были неправильными. И часто ее исправления превращали Уинстона в ходячий список этнических опечаток.
В школе с альтернативной методикой обучения, где преподавали в основном бывшие дети-цветы, все еще дувшиеся на Боба Дилана за то, что тот перешел на электрогитару, мисс Данливи была не худшим учителем. Она просто учила. Не пилила Уинстона по поводу его домашних дел, не копалась в литературном навозе в поисках дидактичного стихотворения или снисходительного романа, отполированного политкорректностью до сходства с гибридом «Хижины дяди Тома» и ежегодного президентского послания.
Она не проводила уроки географии с точки зрения сандинистского активиста, голосом диктора Общественного радио: «
Несмотря на сопротивление наставлениям мисс Данливи, Уинстон вплотную подошел к рубежу в двести баллов – для правонарушителя вроде него эквивалент «Оксфордской мили» – и бросил школу. Когда мисс Данливи спросила о причинах, Уинстон ответил, что опасался, что может натворить, если завалит тест.
– Я знаю, что кого-то покалечу.
Еще он сказал, что боялся и успешной сдачи теста:
– Я знаю, что покалечу себя. Взорву свою жизнь.
Уинстон слышал приглушенные разговоры из комнаты для собраний.
– Мой отец уже здесь? – спросил он.
– Да. Ты останешься на его выступление?
– Да ну на хер – отцовские проблемы хуже, чем то, что вы нас заставляли читать. Только не говорите, что вы попались на эту шнягу про «Черные пантеры» с народом.
– Твой отец вдохновляет тысячи людей, вовлеченных в борьбу.
– Я знаю только, что от его чтения я буду бороться со сном. Первое, что папаша делает каждый раз – кладет перед собой часы, весь из себя серьезный. Словно то, что он будет говорить, очень важно. Типа «Революция может начаться в любой момент, нельзя терять ни минуты». А потом забывает про время и три часа читает херню. Белые могут вернуть обратно рабовладение, а этот ниггер все еще будет читать.
– Уинстон, тебе нужно вернуться в школу, это никогда не поздно.
– Но всегда слишком сложно.
Уинстон взял Джорди на руки, вошел в конференц-зал и притулился в углу. Никто не заметил его прихода, кроме Фарика, который безмолвно поприветствовал друга поднятием бровей и едва различимым кивком. Уинстоновский «народ» расселся вокруг дубового стола, словно группа бродвейских драматургов, обсуждающая последний акт его жизни. Инес оказалась у ближнего к нему конца. Справа от нее сели Иоланда, Фарик и Спенсер. Слева живой изгородью седеющих афропричесок выстроились отец Уинстона и его дружки из «Пантер»: Гасто, Давуд, Шугаршак и Дьюк. У каждого за ухом красовался стальной гребень для волос. На другом конце стола, перед пустым стулом, стоял телефон с громкой связью.
Спенсер гордился собой. На приготовления к собранию ушла целая неделя, но, собрав всех близких Уинстона, он совершил свою первую мицву и не собирался позволить грубой тактике Клиффорда Фошея испортить это чудо. Он был наслышан о репутации Клиффорда: даже среди «пантер» тот считался мастером запугивания, и кожаный пиджак с квадратными плечами и менонитская борода это только подчеркивали. Нетрудно было заметить, от кого Уинстон унаследовал свои быковатые манеры.
– Где этот чертов мальчишка? – спросил Клиффорд, не потрудившись даже посмотреть на дверь. Угрожающе скрипя кожаным рукавом, он схватил Спенсера за руку. – Который уже час?
Он задрал рукав Спенсера, не нашел часов и опустился обратно в свое кресло.
– Где твои часы, брат? Ты же помнишь, что сказал брат Малкольм: не доверяй человеку, который не носит часов.
Спенсер, не моргнув глазом, спросил в ответ:
– Где ваши часы, мистер Фошей?
– Ниггер, мои часы в портфеле, вместе с моими поэмами. Где им и место. И не гони волну, я знаю, кто ты такой. Ты тот хуев негр-раввин, которого белые вытаскивают на свет божий всякий раз, как им нужно мнение смирного черного.
– Точно-точно, с чего мы должны тебе доверять? – отозвался Шугаршак.
Оруженосцы Клиффорда расселись по местам, поглаживая бородки и заканчивая фразы друг друга.
