следующий день обнаружила под столом новый ящик, там находилось собрание сочинений Льва Николаевича Толстого. Проблема была в том, оставлять ли эти книги в храме или нет. Женщины, некогда бывшие помощниками покойного отца Георгия, морщились и советовали эти книги сжечь. Вытащила ящик из зала на галерейку, чтобы не в храме стоял, и написала объявление: отдается ПСС Льва Толстого.
– Вот так вся русская литература на помойке окажется, – сказала хроменькая гардеробщица. Ближе к вечеру пришел ее сын и ящик унес.
Как-то раз, накануне Великомученицы Варвары, в храм зашла женщина, купила свечи и стала делать земные поклоны. Но делала их необычно. А как птица, то в одну сторону, то в другую. Это называлось – делать поклоны крестом. В смущении застыла за своим столиком.
– А ты мне не мешай, – сказала она, когда закончила. Про поклоны крестом до того случая ничего не знала, но, оказывается, такая практика действительно была. Горе-библиотекарь. Мне казалось такое птичье порхание слишком вычурным. Поклоны – это же просто, и с трудом.
Отношения с отцом Феодором никак не складывались. Он каждый раз уверенно и мягко отстранял меня от исповеди. Или если принимал, то говорил так же, как и в первый раз, – отвлеченно. Решилась описать ему всю свою жизнь в надежде, что этот жест доверия может преобразить прохладные и скользкие отношения. Мне, собственно, сам он не нужен, а нужно учиться молитве и послушанию. Возможно, это было ошибкой с моей стороны: отец Феодор требовал внимания к себе, пусть и негласно. Написанные со слезами страницы ничего изменить не смогли. То казалось, что отец Феодор вообще духовно игрив, то казалось, что он побаивается меня, как и мать. С каждой исповеди уходила голодная, хотя иногда – в эйфории, более постыдной, чем наркотическая. И это была не моя эйфория. Но разделяла ее с окружающими. Не разделять было невозможно.
Теснота и многолюдье богослужений научили видеть лица людей – близко, тщательно и с теплом. Но как бы вскользь. Так что основное внимание было все равно к одежде. Тогда на всех лежало облако милой случайности. Женщины носили, что им подарили или что успели недорого купить, а мужчины – как правило, «с чужого плеча». Недолгое время существовал переходный – текучий, тонкий – тип человека. В нем уже не было основательности советских каменных баб и мужиков прежних лет, немного безумных, но еще не появилось церковной сытости, которая так заметна на лицах прихожан двухтысячных. Сытость, как и юродство, – вещи важные. А тогда все эти чахлые высокие мальчики с бородами казались ангелами и отчасти напоминали любимых рокеров. Женщины, особенно молодые, выглядели бывшими хиппушками или дочерями богемы. Часто ошибалась, но таких было много.
Тем временем Белка дошила свою коллекцию. Сразу же куражливо похорошела. Она отвечала на звонки, но держалась уже иначе. Дома бывала редко, в основном по утрам. Дни и вечера занимали фуршеты и выставки. Так что теперь меня встречал чуть хмельной голос. Типа, вот как надо, как я. Было больно, но коллекция была так хороша, что досады на то, что мой труд ушел к чужому, не было. Тем более что даже после показа в Доме моды Белке как модельеру вряд ли что светило – не того она была круга. Однако ей удалось завязать некоторые знакомства и не потонуть в фэшн-мире.
А меня раздражали платки. Не сами по себе или как идея. А отношение к ним прихожанок. Как можно этот «знак ангелов», о котором так трогательно вещал отец Феодор, повязывать с таким пренебрежением. Понятно, если ты на модном показе, то черно-розовую, в пятнах, косыночку нужно повязать именно что криво, на один глаз, и ходить, хромая. Но в храме и в праздник стоять комсомолкой или ведьмой мне казалось почти кощунственно. А тогда было так много ярких изысканных платков из грубоватого индийского крепа. Но все мои попытки натыкались на железную стену, говорящую голосом Анны:
– Надо же как проще.
В этом был смысл, но тогда «проще» нужно было довести до конца. Анна по-прежнему не носила белья, одевалась в темное, но это было уже не то, что раньше – покрытая льдом головешка. Она потеряла форму, и это отразилось на мне, даже выражением лица. Теперь Анна напоминала искусственную дубленку, выстиранную в машине много раз и уже порядком вылезшую. Тогда считала, что именно на городских сумасшедших мы с ней и походили. Одежду подбирала как можно более тщательно. Когда, поддавшись гипнозу Анны, старалась показать пренебрежение, результат был обратным: ни пренебрежения, ни сумасшествия, а ординарная небрежность. От этого нужно было уходить и найти – куда и как. Вспомнилась черная трикотажная юбка, но денег на покупку пока не было.
Новый год, уже настроенная на то, что это «праздник бесовский», встречала одна и дома, помыв лампаду и налив в нее новое масло. Утром поехала в храм, где отец Феодор, стоя перед небольшой группой прихожан, возвестил грядущее Рождество и посетовал на тех, кто в храм не пришел. Хороша была поездка туда и обратно. Ровный снег, идущий по ветру, следы большой уборки в храме, приподнятость во всем. Дома выспалась и поехала на всенощную, и не куда-нибудь, а в библиотеку. Там сегодня и завтра должно быть богослужение.
Престольное богослужение в актовом зале бывшего дома культуры – это несомненно достойное описания явление. Из прихожан случайных не было почти никого. Немного было и верующих жителей района. Присутствовали члены фонда, который этот храм опекал, большие нарядные матушки и их чада. После всенощной ко мне подошел алтарник и передал триста рублей от настоятеля. Зарплата. За два месяца. И то хорошо. Наверняка куплю одежду.
После литургии скоренько, с суетливой, но небольшой тревогой, накрыли столы и началась трапеза. Впервые увидела такой праздничный стол. С маринованной и припущенной в луке с морковью соей, с неопрятными, но вкусными домашними салатами, с красиво приготовленными овощами и соевыми пельменями, с чаем и компотом, в которые не пожалели сахара. Кушали те, кто хотел: люди послабее и побледнее, часто неловко, роняя сою и квашеную капусту в чужую тарелку. И меня эта участь не миновала: с вилки сорвался аппетитный груздь и плюхнулся точно на соевый гуляш в проплывавшей рядом тарелке, которую несла печальная женщина.
Четвертого пришла на почту, и как оказалось – пенсию дали. За три месяца – ноябрь, октябрь, декабрь. Всего денег оказалось около тысячи рублей. Порадоваться этому моменту было не с кем. Мать уехала в Иерусалим. Вернуться обещала девятого, уже на Святках. Близилось Рождество, которое, скорее
