– Что такое “воплощение свободы”? – спросил Конор.
– То, что ты пронырливый мелкий нахал, – сказала Фиона.
– Нет, серьезно, – не унималась Айна, – разве не лучше им зайти к кому-нибудь и дождаться тебя?
– Я н-никуда не пойду, – заявил Донал.
– А если что-то будет не так, Донал за Конором присмотрит, – сказала Нора. – И я буду приходить домой на обед в середине дня.
– Кто же будет этот обед готовить?
– Я, накануне вечером, а Донал сварит картошку, как вернется из школы.
Она вдруг ощутила себя подозреваемой на допросе и подумала, не сменить ли тему. Все пятеро, похоже, теперь относились к ней настороженно, как будто она устроилась в контору Гибни, чтобы уклониться от по-настоящему важных обязанностей. Никто из детей не знал, как мало у них денег, и она понятия не имела, что Кэтрин наговорила Уне. Поскольку машина стояла у палисадника, а в доме не наблюдалось признаков нищеты, никто из них не понимал, до чего все зыбко, несмотря на продажу дома в Куше, и что машину тоже придется продать, если Нора не устроится на службу, а после настанет время обдумать и переезд в дом поменьше.
– Почему не уехать в Дублин, не поискать работу там? – спросила Айна.
– Какую, например?
– Не знаю. В конторе.
– Я не хочу в Дублин, – сказал Конор. – Терпеть не могу дублинцев.
– А чем они провинились? – осведомилась Уна.
– Они как миссис Батлер из “Толка Роу”, – ответил Конор, – или миссис Фини, или Джек Нолан, или Пегги Нолан. Одна болтовня.
– Тебя мы можем оставить здесь, чтобы не пропустил ни серии, – сказала Фиона.
– А женщина эта, Пресвятое Сердце, так и заведует конторой? – спросила Уна. – Как ее звать?
– Фрэнси Кавана, – ответила Нора.
– Помнишь Бреду Доббс? – спросила Уна. – Так вот ее дочь работала в этой конторе. О господи, мне, наверно, не следует это рассказывать. Конор, если где-нибудь брякнешь, я лично откушу тебе оба уха.
– Конор – могила, можно доверить любой секрет, – сказала Фиона.
– Я ничего не скажу, – пообещал Конор.
– В общем, дочка Бреды ненавидела Пресвятое Сердце, а до замужества проработала там годы. И в последний день отомстила.
Уна умолкла.
– Что она сделала? – спросила Фиона.
– Вряд ли мне стоило начинать, – вздохнула Уна.
– Говори, – сказала Фиона.
– В общем, все тамошние знали одну особенность Пресвятого Сердца: она не уходит на обед. Работает день напролет и ничего не ест. Наверно, из-за этого она к четырем часам превращается в мегеру. И у нее была привычка вешать пальто в коридоре, где висит одежда остальных. Дочь Бреды так ее возненавидела, что целую неделю собирала собачье дерьмо, а потом как-то утром набила им оба кармана ее пальто, а в четыре спросила у Сердца, или как ее там, нельзя ли ей уйти на пятнадцать минут раньше, раз она работает последний день, и Сердце ответила, что ни в коем случае и пусть немедленно возвращается за стол. Тем вечером Пресвятое Сердце заработалась допоздна, и никто не видел, что было дальше. Может быть, она ничего не замечала, пока не сунула руки в карманы по дороге домой.
– А карманы были большие? – осведомился Конор.
– Короче, теперь она вешает пальто у себя в кабинете, – продолжила Уна, – но забавно то, что на следующее утро она явилась в том же пальто как ни в чем не бывало. Старое коричневое пальто, и кто ее знает – может быть, она его носит до сих пор.
– Гадость какая, – сказала Фиона.
– По-моему, Доббсова дочка мало чего добилась, – заметила Нора.
– О, она вышла замуж за одного из Гетингов из Уларта, он замечательный парень, и у них новое бунгало. У него свой бизнес. Я несколько раз играла с нею в гольф – такая душка! Она добилась, чего хотела, и ей достаточно.
– Коровье дерьмо было бы хуже, – сказал Конор.
– Или б-бычье, – сказал Донал.
По пути в Банклоди Айна, сидевшая на переднем пассажирском сиденье, спросила, известно ли Норе, что Уна в гольф-клубе с кем-то встречается. Подруга Айны, устроившаяся сзади, подтвердила: ее мать, которая ходит в гольф-клуб, тоже об этом слыхала.
– Уна? – переспросила Нора.
– Да, поэтому и сияет. Мы спросили у нее, когда она заглянула к нам в комнату, но она только покраснела и заявила, что в клубе слишком много
